Page 32 - Старик и море

наверно, унесли с собой не меньше четверти рыбы, и притом самое лучшее мясо, — сказал
он вслух. — Хотел бы я, чтобы все было сном и я не ловил этой рыбы. Мне жалко, рыба, что
так нехорошо получилось. Старик замолчал, ему не хотелось теперь глядеть на рыбу.
Обескровленная и вымоченная в воде, она по цвету напоминала амальгаму, которой
покрывают зеркало, но полосы все еще были заметны.
— Мне не следовало уходить так далеко в море, — сказал он. — Мне очень жаль, рыба,
что все так плохо получилось. И для тебя и для меня! «Ну-ка, не зевай! — сказал он себе. —
Проверь, не перерезана ли веревка, которой прикреплен нож. И приведи свою руку в
порядок, потому что работа еще не кончена».
— Жаль, что у меня нет точила для ножа, — сказал старик, проверив веревку на
рукоятке весла. — Надо было мне захватить с собой точило. «Тебе много чего надо было
захватить с собой, старик, — подумал он. — Да вот не захватил. Теперь не время думать о
том, чего у тебя нет. Подумай о том, как бы обойтись с тем, что есть».
— Ух, и надоел же ты мне со своими советами! — сказал он вслух.
Он сунул румпель под мышку и окунул обе руки в воду.
Лодка плыла вперед.
— Один бог знает, сколько сожрала та последняя акула, — сказал он. — Но рыба стала
легче.
Ему не хотелось думать об ее изуродованном брюхе. Он знал, что каждый толчок
акулы об лодку означал кусок оторванного мяса и что рыба теперь оставляет в море след,
широкий, как шоссейная дорога, и доступный всем акулам на свете.
"Такая рыба могла прокормить человека всю зиму… Не думай об этом, старик!
Отдыхай и постарайся привести свои руки в порядок, чтобы защитить то, что у тебя еще
осталось. Запах крови от моих рук — ничто по сравнению с тем запахом, который идет
теперь по воде от рыбы. Да из рук кровь почти и не течет. На них нет глубоких порезов. А
небольшое кровопускание предохранит левую руку от судороги.
О чем бы мне сейчас подумать? Ни о чем. Лучше мне ни о чем не думать и подождать
новых акул. Хотел бы я, чтобы это и в самом деле было сном. Впрочем, как знать? Все еще
может обернуться к лучшему".
Следующая акула явилась в одиночку и была тоже из породы широконосых. Она
подошла, словно свинья к своему корыту, только у свиньи нет такой огромной пасти, чтобы
разом откусить человеку голову. Старик дал ей вцепиться в рыбу, а потом ударил ее ножом,
надетым на весло, по голове. Но акула рванулась назад, перекатываясь на спину, и лезвие
ножа сломалось.
Старик уселся за руль. Он даже не стал смотреть, как медленно тонет акула, становясь
все меньше, а потом и совсем крошечной. Зрелище это всегда его захватывало. Но теперь он
не захотел смотреть. — У меня остался багор, — сказал он. — Но какой от него толк? У меня
есть еще два весла, румпель и дубинка.
«Вот теперь они меня одолели, — подумал он. — Я слишком стар, чтобы убивать акул
дубинкой. Но я буду сражаться с ними, покуда у меня есть весла, дубинка и румпель».
Он снова окунул руки в соленую воду.
Близился вечер, и кругом было видно лишь небо да море. Ветер дул сильнее, чем
прежде, и он надеялся, что скоро увидит землю. — Ты устал, старик, — сказал он. — Душа у
тебя устала.
Акулы напали на него снова только перед самым заходом солнца. Старик увидел, как
движутся коричневые плавники по широкому следу, который рыба теперь уже, несомненно,
оставляла за собой в море. Они даже не рыскали по этому следу, а шли рядышком прямо на
лодку. Старик заклинил румпель, подвязал парус и достал из-под кормы дубинку. Это была
отпиленная часть сломанного весла длиной около двух с половиной футов. Он мог ухватить
ее как следует только одной рукой, там, где была рукоятка, и он крепко взял ее в правую
руку и помотал кистью, ожидая, когда подойдут акулы. Их было две, и обе они были galanos.
«Мне надо дождаться, пока первая крепко уцепится за рыбу, — подумал он, — тогда я ударю