Page 33 - Старик и море

ее по кончику носа или прямо по черепу». Обе акулы подплыли вместе, и когда та, что была
поближе, разинула пасть и вонзила зубы в серебристый бок рыбы, старик высоко поднял
дубинку и тяжело опустил ее на плоскую голову акулы. Рука его почувствовала упругую
твердость, но она почувствовала и непроницаемую крепость кости, и старик снова с силой
ударил акулу по кончику носа. Акула соскользнула в воду. Другая акула уже успела
поживиться и отплыть, а теперь опять подплыла с широко разинутой пастью. Перед тем как
она, кинувшись на рыбу, вцепилась в нее, старик увидел белые лоскутья мяса, приставшие к
ее челюстям. Старик размахнулся, но попал только по голове, и акула, взглянув на него,
вырвала из рыбы кусок мяса. Когда она отвалилась, чтобы проглотить этот кусок, старик
ударил ее снова, но удар опять пришелся по твердой, упругой поверхности ее головы.
— Ну-ка, подойди поближе, galano, — сказал старик. — Подойди еще разок! Акула
стремглав кинулась на рыбу, и старик ударил ее в то мгновенье, когда она защелкнула пасть.
Он ударил ее изо всех сил, подняв как можно выше свою дубинку. На этот раз он попал в
кость у основания черепа и ударил снова по тому же самому месту. Акула вяло оторвала от
рыбы кусок мяса и соскользнула в воду.
Старик ждал, не появятся ли акулы снова, но их больше не было видно. Потом он
заметил, как одна из них кружит возле лодки. Плавник другой акулы исчез вовсе.
«Я и не рассчитывал, что могу их убить, — подумал старик. — Раньше бы мог. Однако
я их сильно покалечил обеих, и они вряд ли так уж хорошо себя чувствуют. Если бы я мог
ухватить дубинку обеими руками, я убил бы первую наверняка. Даже и теперь, в мои годы».
Ему не хотелось смотреть на рыбу. Он знал, что половины ее не стало.
Пока он воевал с акулами, солнце совсем зашло. — Скоро стемнеет, — сказал он. —
Тогда я, наверно, увижу зарево от огней Гаваны. Если я отклонился слишком далеко на
восток, я увижу огни одного из новых курортов.
«Я не могу быть очень далеко от берега, — подумал старик. — Надеюсь, что они там
зря не волнуются. Волноваться, впрочем, может только мальчик. Но он-то во мне не
сомневается! Рыбаки постарше — те, наверно, тревожатся. Да и молодые тоже, — думал
он. — Я ведь живу среди хороших людей». Он не мог больше разговаривать с рыбой: уж
очень она была изуродована.
Но вдруг ему пришла в голову новая мысль.
— Полрыбы! — позвал он ее. — Бывшая рыба! Мне жалко, что я ушел так далеко в
море. Я погубил нас обоих. Но мы с тобой уничтожили много акул и покалечили еще
больше. Тебе немало, верно, пришлось убить их на своем веку, старая рыба? Ведь не зря у
тебя из головы торчит твой меч. Ему нравилось думать о рыбе и о том, что она могла бы
сделать с акулой, если бы свободно плыла по морю.
«Надо было мне отрубить ее меч, чтобы сражаться им с акулами», — думал он. Но у
него не было топора, а теперь уже не было и ножа. "Но если бы у меня был ее меч, я мог бы
привязать его к рукоятке весла — замечательное было бы оружие! Вот тогда бы мы с ней и в
самом деле сражались бок о бок! А что ты теперь станешь делать, если они придут ночью?
Что ты можешь сделать?»
— Драться, — сказал он, — драться, пока не умру. Но в темноте не было видно ни
огней, ни зарева — были только ветер да надутый им парус, и ему вдруг показалось, что он
уже умер. Он сложил руки вместе и почувствовал свои ладони. Они не были мертвы, и он
мог вызвать боль, а значит, и жизнь, просто сжимая и разжимая их. Он прислонился к корме
и понял, что жив. Об этом ему сказали его плечи. «Мне надо прочесть все те молитвы,
которые я обещался прочесть, если поймаю рыбу, — подумал он. — Но сейчас я слишком
устал. Возьму-ка я лучше мешок и прикрою плечи».
Лежа на корме, он правил лодкой и ждал, когда покажется в небе зарево от огней
Гаваны. «У меня осталась от нее половина, — думал он. — Может быть, мне
посчастливится, и я довезу до дому хоть ее переднюю часть. Должно же мне наконец
повезти!.. Нет, — сказал он себе. — Ты надругался над собственной удачей, когда зашел так
далеко в море».