Page 155 - Война и мир 2 том

Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня
рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня
сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню,
что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. –
Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к
арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал
голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как
смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала
разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу,
вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на
котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного
месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда
уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности
оставить, или начать что-нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё
вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была
на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. –
Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же
шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где-то и
здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к
ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет,
это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с
убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить
всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к
молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и
серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра
будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что-нибудь, – послышался голос графини. – Что
вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из
уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на
средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую
пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так,
как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой,
слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах,