Page 159 - Война и мир 2 том

мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей
дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто-то. Ну и вы,
господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке-то, турке
пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие,
решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не
конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от
неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет-то моя, Сашинет-то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и
господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились
общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались
по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать
ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к
барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в
гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у
Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так-то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два
прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с
бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть
офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять
его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и
подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает,
стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не
отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче
только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно
этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую,
восторженную, из-под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал
прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали,
где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на