Page 179 - Война и мир 2 том
P. 179

остановку и угадала причину ее.
                     – Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним
               достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
                     «Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
                     Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как
               ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
                     – Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
                     – Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
                     – Не  говори,  Наташа,  ведь  ты  не  виновата,  так  что  тебе  за  дело?  Поцелуй  меня, –
               сказала Соня.
                     Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое
               лицо.
                     – Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но
               всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
                     Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь
               принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и
               громко шутила за столом с графом и другими гостями.



                                                             VIII

                     В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
                     Наташе  не  хотелось  ехать,  но  нельзя  было  отказаться  от  ласковости  Марьи
               Дмитриевны,  исключительно  для  нее  предназначенной.  Когда  она,  одетая,  вышла  в  залу,
               дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша,
               ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
                     «Боже  мой,  ежели  бы  он  был  тут;  тогда  бы  я  не  так  как  прежде,  с  какой-то  глупой
               робостью перед чем-то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила
               бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто
               смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я
               вижу  эти  глаза!  думала  Наташа. –  И  что  мне  за  дело  до  его  отца  и  сестры:  я  люблю  его
               одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет,
               лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого
               ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не
               заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так
               долго  и  терпеливо»!  подумала  она,  глядя  на  входившую,  тоже  одетую,  с  веером  в  руках
               Соню.
                     «Нет, она совсем другая. Я не могу»!
                     Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало
               было  любить  и  знать,  что  она  любима:  ей  нужно  теперь,  сейчас  нужно  было  обнять
               любимого  человека  и  говорить  и  слышать  от  него  слова  любви,  которыми  было  полно  ее
               сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в
               мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем
               и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых
               подъехала  к  театру.  Поспешно  выскочили  Наташа  и  Соня,  подбирая  платья;  вышел  граф,
               поддерживаемый  лакеями,  и  между  входившими  дамами  и  мужчинами  и  продающими
               афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из-за притворенных дверей уже слышались звуки
               музыки.
                     – Nathalie,  vos  cheveux,  [    Натали,  твои  волосы,]    –  прошептала  Соня.  Капельдинер
               учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала
               слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и
   174   175   176   177   178   179   180   181   182   183   184