Page 116 - Война и мир 3 том

Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал
Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незаме-
ченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул
войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.

XXIV

Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25-го числа лежал, облокотившись на
руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отвер-
стие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с
обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник,
по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь,
он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взвол-
нованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было
больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его
в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в
которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отноше-
ния к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отно-
шению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно,
представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его,
вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очерта-
ний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь
стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком днев-
ном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищав-
шие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении
главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном
белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, кото-
рые представлялись чем-то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь
к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла
казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете
того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особен-
ности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское
нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преиспол-
ненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с
нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую-то идеаль-
ную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия!
Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо
проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его
мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул
его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испыта-
ние, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше
не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня
убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут
французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и
сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать
про них, и меня не будет».