Page 37 - Война и мир 3 том

от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы
увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, дру-
гой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового
удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, блед-
ное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голу-
быми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнат-
ное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je
me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская
испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и
посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с
лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; тре-
тий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская
пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими,
испытывая какое-то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что-то неясное, запутанное,
чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем уда-
ром, который он нанес ему.
Граф Остерман-Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил
его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него
Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что
атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того,
чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание
награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное
чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая
от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем-нибудь? Нет. Все не то! – Что-то другое
мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню,
как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего фран-
цуза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской
лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он при-
творно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было
неловко и чего-то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не
сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и
о чем-то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел
ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего-
то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только-то и есть всего, то, что
называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дыроч-
кой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать
его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все-таки не дал себе ясного отчета
в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его
пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда
нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.