Page 32 - Война и мир 3 том

– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности
Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнима-
тельно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер
этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к
Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался
во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтанов-
ская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раев-
ским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который
вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку.
Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского,
но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не наме-
рен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному
опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая;
во-вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так,
как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского,
не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко
нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча
смотрел на него. «Во-первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая
путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло
подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, –
остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели
это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских
чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или
не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про
Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на
войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю-брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого
чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда-нибудь под защиту», – про-
должал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже
имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому
надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здр-
жинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик
полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались
наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на кото-
рой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не
хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусар-
ском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офи-
церами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где
раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка
нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.