Page 42 - Война и мир 3 том

койнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась,
что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше
всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще
воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, –
и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде.
Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, –
думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и
перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам,
осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом простран-
стве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и
она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что
прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так
величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно
задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что-то оттуда. Непонятные для нее
самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с
моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы
из-под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любо-
вью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась
Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плава-
ющих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то,
чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она
молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою
вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас,
она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла
к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о
врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был
ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала
себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к
которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу.
Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась,
говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все-таки любит прави-
тельствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу-богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя
твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употре-
бить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила
Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот-вот невидимая
сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими гла-
зами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.