Page 47 - Война и мир 3 том

Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными
губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем
своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары-то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка
была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание
и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продол-
жая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался,
очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей-богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взвол-
нованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера,
до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал
на нее.
– Ей-богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их
старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое
удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера,
Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что
Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого-то немца и объявили
ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел
шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила
по-французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по-русски
учится – il commence à devenir dangereux de parler français dans les rues. [становится опасным
говорить по-французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье-то собирать будут, и вам придется на
коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмот-
рел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так
странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние
времена никто за себя отвечать не может.