Page 48 - Война и мир 3 том

После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славив-
шуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное
наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза,
слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно
и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во
всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекра-
тятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над
тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже
над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на
Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходив-
шим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не
умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах
для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими
пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обра-
тится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства
Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от
сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи
государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как
Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на
Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а
это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не
немцы какие-нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь крас-
ный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно
скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости-то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все
равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и
проговорил-таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.