Page 89 - Война и мир 3 том

сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем
голову и проговорил:
– Чего соглашаться-то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить-то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя
жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И
опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже
наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительно-
сти.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не
хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей-нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд
не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как
же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону прика-
зание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна
с своими мыслями.

XII

Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь
к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала,
что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о
своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сдела-
лось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться.
С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали
затихать, пропел петух, из-за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман-
роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних
минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от
себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала –
она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час
ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они
казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых
Горах волокли под руки и он бормотал что-то бессильным языком, дергал седыми бровями и
беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. –
Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь
в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду,
против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя
к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он
измученным, усталым голосом говорил что-то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить.
«И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала
тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было
в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все,
что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла