Page 90 - Война и мир 4 том

Дождик шел с утра, и казалось, что вот-вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед
за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога
уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обраща-
ясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну-ка, ну-ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где-то что-то важное и
утешительное думала его душа. Это что-то было тончайшее духовное извлечение из вчераш-
него его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближай-
шему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись,
как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым,
болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в
которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно ожив-
лен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко осве-
щенное огнем жалкое лицо, Пьера что-то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей
жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть
на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас
же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с
особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю,
и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он
теперь прислушался к ней, как к чему-то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая,
видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благооб-
разно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом,
к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца
был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого
купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил
Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу
годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не
делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные-то,
так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу
виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что.
Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие,
говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя
что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и
так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу.
Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так-то заплакал
старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит,
дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит
таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда
истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое
дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради
Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.