Page 85 - Война и мир 4 том

– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о бру-
сок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний-то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад-то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги
и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли,
чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда-то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он
сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит
казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и крас-
ное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, –
гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшеб-
ном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно,
может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь
земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может
быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно
высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все
лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень
может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек
на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в
лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве,
в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало,
и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось,
что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные
пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда
небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто-то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал строй-
ный хор музыки, игравшей какой-то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музы-
кален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о
музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно
новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил
из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни
малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на
трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв
еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все