Page 108 - Двенадцать стульев

экспедиции. Давно уже прошло то время, когда охота за брильянтами вызывала в
компаньонах мощные эмоции, когда они рвали стулья когтями и грызли их пружины.
— Даже если в стульях ничего нет, — говорил Остап, — считайте, что мы заработали
десять тысяч по крайней мере. Каждый вскрытый стул прибавляет нам шансы. Что из
того, что в дамочкином стуле ничего нет? Из-за этого не надо его ломать. Пусть Иванопуло
помеблируется. Нам самим приятнее.

В тот же день концессионеры выпорхнули из розового домика и разошлись в разные
стороны. Ипполиту Матвеевичу был поручен блеющий незнакомец с Садовой-Спасской,
дано двадцать пять рублей на расходы, велено в пивные не заходить и без стула не
возвращаться. На себя великий комбинатор взял Эллочкиного мужа.

Ипполит Матвеевич пересек город на автобусе № 6. Трясясь на кожаной скамеечке и
взлетая под самый лаковый потолок кареты, он думал о том, как узнать фамилию
блеющего гражданина, под каким предлогом к нему войти, что сказать первой фразой и
как приступить к самой сути.
Высадившись у Красных ворот, он нашел по записанному Остапом адресу нужный дом и
принялся ходить вокруг да около. Войти он не решался. Это была старая, грязная
московская гостиница, превращенная в жилтоварищество, укомплектованное, судя по
обшарпанному фасаду, злостными неплательщиками.

Ипполит Матвеевич долго стоял против подъезда, подходил к нему, затвердил наизусть
рукописное объявление с угрозами по адресу нерадивых жильцов я, ничего не надумав,
поднялся на второй этаж. В коридор выходили отдельные комнаты. Медленно, словно бы
он подходил к классной доске, чтобы доказать не выученную им теорему, Ипполит
Матвеевич приблизился к комнате № 41. На дверях висела на одной кнопке, головой вниз,
визитная карточка: Авессалом Владимирович ИЗНУРЕНКОВ
В полном затмении, Ипполит Матвеевич забыл постучать, открыл дверь, сделал три
лунатических шага и очутился посреди комнаты.

— Простите, — сказал он придушенным голосом, — могу я видеть товарища
Изнуренкова?

Авессалом Владимирович не отвечал. Воробьянинов поднял голову и только теперь увидел,
что в комнате никого нет. По внешнему ее виду никак нельзя было определить
наклонностей ее хозяина. Ясно было лишь то, что он холост и прислуги у него нет. На
подоконнике лежала бумажка с колбасными шкурками. Тахта у стены была завалена
газетами. На маленькой полочке стояло несколько пыльных книг. Со стен глядели цветные
фотографии котов, котиков и кошечек. Посредине комнаты, рядом с грязными,
повалившимися набок ботинками, стоял ореховый стул. На всех предметах меблировки, а в
том числе и на стуле из старгородского особняка, болтались малиновые сургучные печати.
Но Ипполит Матвеевич не обратил на это внимания. Он сразу же забыл об Уголовном
кодексе, о наставлениях Остапа и подскочил к стулу.
В это время газеты на тахте зашевелились. Ипполит Матвеевич испугался. Газеты поползли
и свалились на пол. Из-под них вышел спокойный котик. Он равнодушно посмотрел на
Ипполита Матвеевича и стал умываться, захватывая лапкой ухо, щечку и ус-

— Фу! — сказал Ипполит Матвеевич. И потащил стул к двери. Дверь раскрылась сама.
На пороге появился хозяин комнаты — блеющий незнакомец. Он был в пальто, из-под
которого виднелись лиловые кальсоны. В руке он держал брюки.

Об Авессаломе Владимировиче Изнуренкове можно было сказать, что другого такого
человека нет во всей республике. Республика ценила его по заслугам. Он приносил ей
большую пользу. И за всем тем он оставался неизвестным, хотя в своем искусстве он был
таким же мастером, как Шаляпин — в пении, Горький — в литературе, Капабланка — в
шахматах, Мельников — в беге на коньках и самый носатый, самый коричневый ассириец,
занимающий лучшее место на углу Тверской и Камергерского, — в чистке сапог желтым
кремом.
Шаляпин пел. Горький писал большой роман, Капабланка готовился к матчу с
Алехиным. Мельников рвал рекорды. Ассириец доводил штиблеты граждан до
солнечного блеска. Авессалом Изнуренков — острил.