Page 156 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

«Я не солгала… Я не забыла Ивана Ильича. У меня с ним еще не все кончено… Ты ведь
знаешь, – мы расстались в марте, он уехал на Кавказ, в Красную Армию… Он на
отличном счету, настоящий большевик, хотя и не партийный… У нас с ним порвалось, но
прошлое нас связывает крепко… Прошлого я не разорвала… А Куличек подошел к делу
очень просто, – ложись… Ах, папа, то, что мы когда-то называли любовью, – это лишь
наше самосохранение… Мы боимся забвения, уничтожения… Вот почему так страшно
встретить ночью глаза уличной проститутки… Это лишь тень женщины… Но я, я –
живая, я хочу, чтобы меня любили, вспоминали, я хочу видеть себя в глазах любовника.
Я люблю жизнь… Если мне захочется отдаться вот так, на миг, – о да… Но во мне сейчас
только злоба, и отвращение, и ужас… За последнее время что-то случилось с лицом, с
фигурой, я похорошела… Я – как голая сейчас, повсюду голодные глаза… Будь проклята
красота!.. Папа, я посылаю тебе это письмо, чтобы ни о чем уже, когда увижусь с тобой,
не говорить… Я еще не сломанная, ты пойми…»
Иван Ильич поднял голову. За дверью, ведущей в прихожую, послышались осторожные
шаги нескольких человек, шепот. Дверная ручка повернулась. Он быстро вскочил,
оглянулся на окна…

Окна докторской квартиры находились, по-провинциальному, невысоко над землей.
Среднее было раскрыто. Телегин подскочил к нему. На асфальте лежала длинная, как
циркуль, человеческая тень и еще длиннее – от нее – тень винтовки.

Все это произошло в какую-то долю секунды. Ручка входной двери повернулась, и в
кабинет вошли сразу, плечо о плечо, двое молодцов мещанского вида, в картузиках, в
вышитых рубашках. Сзади них моталось рыжебородое, вегетарианское лицо Говядина.
Первое, что увидел Телегин, когда они кинулись в кабинет, – три направленных на него
револьверных дула.

Это произошло в следующую долю секунды. Опытом военного человека он понял, что
отступать, имея на плечах сильного и неразбитого противника, – неблагоразумно.
Перебросив «браунинг» в левую руку, он сорвал с пояса, из-под френча, небольшую
гранатку, к которой было прикручено письмо Гымзы, и, весь налившись кровью, завопил,
срывая голосовые связки:

– Бросай оружие!
И возглас этот, весьма понятный, и весь вид Ивана Ильича были столь внушительны, что
молодцы смешались и несколько подались назад. Вегетарианская физиономия метнулась
в сторону. Еще секунда была выиграна… Телегин со взмахнутой гранатой навис над
ними:
– Бросай…
И тут случилось то, чего никто из присутствующих, а в особенности Телегин, никак уже
не мог ожидать… Немедленно вслед за вторым его окриком за ореховой одностворчатой
дверью, ведущей из кабинета во внутренние комнаты, раздался болезненный крик,
женский голос воскликнул что-то с отчаянной тревогой… Ореховая дверца раскрылась, и
Телегин увидел Дашины расширенные глаза, пальчики ее, вцепившиеся в косяк,
худенькое лицо, все дрожащее от волнения.

– Иван!..
Около нее очутился доктор, схватил ее за бока, утащил, и дверца захлопнулась… Все это
мгновенно перевернуло наступательно-оборонительные планы Ивана Ильича… Он
устремился к ореховой двери, со всей силы плечом толкнул ее, что-то в ней треснуло, – и
он вскочил в столовую… Он все еще держал в руках орудия убийства… Даша стояла у
стола, схватилась у шеи за отвороты полосатого халатика, горло ее двигалось, точно она
глотала что-то. (Он заметил это с пронзительной жалостью.) Доктор пятился, – вид у
него был перепуганный, взъерошенный.
– На помощь! Говядин! – прошипел он измятым голосом. Даша стремительно побежала к
ореховой двери и повернула в ней ключ: