Page 154 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

я могу написать… Я в Казани… Кажется, послезавтра я могу уехать, но попаду ли я к
тебе? Хочу тебя видеть. Ты все поймешь. Как посоветуешь, так и сделаю… Я осталась
жива только чудом… Не знаю – может быть, лучше было бы и не жить после этого… Все,
что мне говорили, внушали, – все ложь, гнусно обнаженная мерзость… Даже Никанор
Юрьевич Куличек… Ему я поверила, по его наущению поехала в Москву. (Все расскажу
при свидании подробно.) Даже и он вчера заявил мне буквально: „Людей расстреливают,
кучами валят в землю, винтовочная пуля – вот вам цена человека, мир захлебнулся в
крови, а тут еще с вами нужно церемониться. Другие и этого не скажут, а прямо – в
постель“. Я сопротивляюсь, папа, верь мне… Я не могу быть только угощением после
стопки спирта. Если я отдам это последнее, что у меня осталось, значит, свет погас и –
голову в петлю. Я старалась быть полезной. В Ярославле работала три дня под огнем как
милосердная сестра… Ночью, руки – в крови, платье – в крови, повалилась на койку…
Будят, – кто-то задирает мне юбку. Вскочила, закричала. Мальчишка, офицер, какое
лицо – не забыть! Озверел, валит, молча вывертывает руки… Мерзавец! Папа, я
выстрелила в него из его револьвера – не понимаю, как это случилось. Кажется, он
упал, – не видела, не помню… Выбегаю на улицу, – зарево, горит весь город, рвутся
снаряды… Как я не сошла с ума в ту ночь! И тогда-то решила – бежать, бежать… Я хочу,
чтобы ты понял меня, помог… Я хочу бежать из России… У меня есть возможность… Но
ты помоги мне отделаться от Куличка. Он – всюду за мной, то есть он всюду таскает
меня за собой, и каждую ночь одни и те же разговоры. Но – пусть убьет – я не хочу…»

Иван Ильич остановился, передохнул, медленно перевернул страницу:

«Случайно мне достались большие драгоценности… При мне у Никитских ворот зарезало
трамваем одного человека. Он погиб из-за меня, я это знаю… Когда очнулась, – в руках у
меня оказался чемоданчик из крокодиловой кожи: должно быть, когда меня поднимали,
кто-то сунул мне его в руки… Только на другой день я полюбопытствовала: в
чемоданчике лежали бриллиантовые и жемчужные драгоценности. Эти вещи где-то
были украдены тем человеком… Он ехал на свидание со мной… Понимаешь, – украдены
для меня…. Папа, я не пытаюсь разбираться ни в каком праве, – эти вещи я оставила у
себя… В них сейчас мое единственное спасение… Но, если ты будешь доказывать мне,
что я воровка, все равно я их оставлю у себя… После того как я видела смерть в таком
изобилии, я хочу жить… Я больше не верю в человеческий образ… Эти великолепные
люди с прекрасными словами о спасении родины – сволочи, звери… О, что я видела!
Будь они прокляты! Понимаешь, произошло вот что: неожиданно ко мне явился поздно
ночью Никанор Юрьевич, кажется – прямо из Петрограда… Он потребовал, чтобы я
вместе с ним покинула Москву. Оказывается, их организация, „Союз защиты родины и
свободы“, была раскрыта чрезвычайкой, и в Москве – поголовные аресты. Савинков и
весь штаб бежали на Волгу. Там, в Рыбинске, в Ярославле и в Муроме, они должны были
поднять восстание. Они страшно торопились с этим: французский посол не давал больше
денег и требовал на деле доказать силу организации. Они надеялись, что все
крестьянство перейдет на их сторону. Никанор Юрьевич уверял, что дни большевиков
сочтены, – восстание должно охватить весь север, всю Северную Волгу и соединиться с
чехословаками. Куличек уверил, что мое имя найдено в списках организации, что
оставаться в Москве опасно, и мы с ним уехали в Ярославль.
Там уже все было подготовлено: в войсках, в милиции, в арсенале, всюду начальниками
были их люди из организации. Мы приехали к вечеру, а на рассвете я проснулась от
выстрелов… Кинулась к окну… Оно выходило на двор, напротив – кирпичная стена
гаража, мусорная куча и несколько собак, лающих на ворота… Выстрелы не
повторились, все было тихо, только вдалеке трескотня и тревожные гудки
мотоциклеток… Затем начался колокольный звон по городу, звонили во всех церквах. На
нашем дворе раскрылись ворота, и вошла группа офицеров, на них уже были погоны. У
всех лица возбужденные, все они размахивали оружием. Они вели тучного бритого
человека в сером пиджаке. На нем не было ни шапки, ни воротничка, жилет не
застегнут. Лицо его было красное и гневное. Они ударяли его в спину, у него моталась
голова, и он страшно сердился. Двое остались его держать около гаража, остальные
отошли и совещались. В это время с черного крыльца нашего дома вышел полковник
Перхуров, – я его в первый раз тогда увидела, – начальник всех вооруженных сил
восстания… Все отдали ему честь. Это человек страшной воли, – провалившиеся черные