Page 77 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

отстреливаясь. И затем, как сквозь землю, ушли в щели между амбарами.
Батарея была выведена из строя. Пулеметы сбиты. Чехи продолжали наступать,
охватывая Засамарскую слободу до самой Волги.

Наутро ушли тучи. Сухое солнце ударило в непромытые окна квартиры Дмитрия
Степановича. Доктор сидел у стола, тщательно одетый. Глаза его провалились, – он не
ложился спать. Полоскательница, поднос и блюдечки были наполнены окурками. Иногда
он вынимал сломанный гребешок и причесывал на лоб седые кудри. Каждую минуту он
мог ожидать, что его позовут к исполнению министерских обязанностей. Оказалось, что
он был дьявольски честолюбив.
Мимо его окон по Дворянской улице тянулись раненые. Они шли как по вымершему
городу. Иные садились на тротуар у стен, кое-как перевязанные окровавленными
тряпками. Глядели на пустые окна, – но не у кого было попросить воды и хлеба.
Солнце разжигало улицу, не освеженную ночной грозой. За рекой бухало, ахало,
стукало. Промчался автомобиль, наполнив Дворянскую облаками известковой пыли,
мелькнуло перекошенное лицо военного комиссара с черным ртом. Автомобиль ушел
вниз через деревянный мост и, как рассказывали потом, был разорван вместе с седоками
артиллерийским снарядом. Время останавливалось, – бой казался нескончаемым. Город
не дышал. Женщины общества, уже одетые в белые платья, лежали, закрыв головы
подушками. Комитет Учредительного собрания кушал утренний чай, сервированный
владелицей мукомольной мельницы. В подполье лица министров казались трупными. А
за рекой бухало, стукало, ахало…

В полдень Дмитрий Степанович подошел к окну и, засопев, раскрыл его, не в силах
дольше сидеть в сизом дыму табака. На улице уже не было ни одного раненого. Многие
из окон приоткрывались, – там косил глаз из-за шторы, там металось взволнованное
лицо. Из подъездов выглядывали головы, прятались. Как будто было похоже, что нет
больше большевиков… Но частая стрельба за речкой?.. Ах, как было томительно!..

Вдруг – чудо – из-за угла появился, постоял с секунду и пошел посреди улицы
длинноногий офицер в белом, как снег, кителе с высокой талией. По голенищу его била
шашка. На плечах горели полдневным солнцем, старорежимным счастьем золотые
погоны…
Что-то забытое шевельнулось в сердце Дмитрия Степановича, как будто он что-то
вспомнил, на что-то вознегодовал. С непонятной живостью он высунулся в окно и
крикнул офицеру:

– Да здравствует Учредительное собрание!
Корнет сейчас же подмигнул толстому лицу доктора и ответил загадочно:

– Там увидим…
А изо всех окон высовывались, звали, спрашивали:

– Господин офицер… Ну, что? Мы взяты? Большевики ушли?
Дмитрий Степанович надел белый картуз, взял трость и, оглянув себя в зеркало, вышел.
На улицу валил народ, как из церкви. И впрямь – где-то малиново зазвонили колокола.
Радостно шумящая толпа сбивалась на перекрестке. Дмитрия Степановича схватила за
рукав пациентка, дама с тройным подбородком, искусственные цветы на ее громоздкой
шляпе пахли нафталином.
– Доктор, глядите же – чехи!

На скрещении улиц, окруженные женщинами, стояли с винтовками наперевес два чеха:
один сизо-бритый, другой с черными усищами. Напряженно улыбаясь, они быстро
оглядывали крыши, окна, лица.
Их щегольские шапочки, френчи с кожаными пуговицами и нашитым на левом рукаве