Page 72 - Хождение по мукам. Восемнадцатый год

армию!
Он протянул руку к стакану со спиртом, но Беляков быстро опрокинул его стакан:

– Довольно пить…
– Ага. Приказываешь?

– Прошу, как друга…

Сорокин откинулся на стуле, несколько раз коротко вздохнул, начал оглядываться,
покуда зрачки его не уставились на Зинку. Она провела ноготком по струнам.
– «Дышала ночь…» – запела она, лениво подняв брови.

Сорокин слушал, и жилы сильнее пульсировали на висках. Поднялся, запрокинул
Зинкину голову и жадно стал целовать в рот. Она перебирала струны, затем гитара
соскользнула с ее колен.
– Вот это другое дело, – добродушно сказал Беляков. – Эх, Сорокин, люблю я тебя, сам не
знаю за что – люблю.

Зинка наконец освободилась и, вся красная, низко нагнулась, поднимая гитару. Яркие
глаза ее блеснули из-под спутанных волос. Кончиком языка облизнула припухшие губы:

– Фу, больно сделал…

– А знаете что, друзья? У меня припасена заветная бутылочка…
Беляков оборвал, подавившись словом. Рука с растопыренными пальцами повисла в
воздухе. За окном хлопнул выстрел, загудели голоса. Зинка, с гитарой, точно на нее
дунули, вылетела из комнаты. Сорокин нахмурился, пошел к окну…
– Не ходи, я раньше узнаю, в чем дело, – торопливо проговорил начштаба.

Скандалы и стрельба в расположении ставки главкома были обычным явлением. В
состав сорокинской армии входили две основные группы: кубанская – казачья, ядро
которой было сформировано Сорокиным еще в прошлом году, и другая – украинская,
собранная из остатков отступивших под давлением немцев украинских красных армий…
Между кубанцами и украинцами шла затяжная вражда. Украинцы плохо держали фронт
на чужой им земле и мало стеснялись насчет фуража и продовольствия, когда случалось
проходить через станицы.
Драки и скандалы происходили ежедневно. Но то, что началось сегодня, оказалось более
серьезным. С криками мчались конные казаки. От заборов и садов перебегали
испуганные кучки красноармейцев. В направлении вокзала слышалась отчаянная
стрельба. На площади перед окнами штаба дико кричал, ползая по пыли и крутясь,
раненый казак.
В штабе начался переполох. Еще с утра сегодня телеграфная линия не отвечала, а
сейчас оттуда посыпался ворох сумасшедших донесений. Можно было разобрать только,
что белые, быстро двигаясь в направлении Сосыка – Уманская, гонят перед собой
спасающиеся в панике эшелоны красных.
Передние из них, докатившись до ставки, начали грабеж на станции и в станице.
Кубанцы открыли стрельбу. Завязался бой.

Сорокин вылетел за ворота на рыжей, рослой, злой кобыле. За ним – полсотни конвоя в
черкесках, с вьющимися за спиной башлыками, с кривыми саблями. Сорокин сидел как
влитый в седле. Шапки на нем не было, чтобы его сразу узнали в лицо. Красивая голова
откинута, ветер рвал волосы, рукава и полы черкески. Он был все еще пьян, решителен,
бледен. Глаза глядели пронзительно, взор их был страшен. Пыль тучей поднималась за
скачущими конями.
Близ вокзала из-за живой изгороди раздались выстрелы. Несколько конвойцев громко
вскрикнули, один покатился с коня, но Сорокин даже не обернулся. Он глядел туда, где