Page 35 - Три товарища

Через полчаса он решил пойти мириться с женой. Я дал ему несколько газет и
полбутылки ликера «кюрасо». Ему это приторно-сладкое пойло должно было подойти —
в напитках он ничего не смыслил. Тихо, почти неслышно вышел он от меня. Тень от
тени, будто и вправду уже угас. Из коридора пестрым шелковым тряпьем ворвались
обрывки музыки… скрипки, приглушенные банджо… «И как же могла я жить без тебя…»

Я запер за ним дверь и уселся у окна. Кладбище было залито голубым сиянием луны.
Пестрые контуры световой рекламы взметались до крон деревьев. На темной земле
выделялись могильные плиты. Безмолвные, они не внушали страха. Вплотную к ним,
сигналя, проезжали автомобили, и свет их фар скользил по выветрившимся надгробным
надписям.

Я просидел довольно долго, размышляя о всякой всячине. В частности, о том, как в свое
время мы вернулись с фронта, молодые, ни во что не верящие, словно шахтеры,
выбравшиеся на поверхность из обвалившейся шахты. Нам хотелось ринуться в поход
против лжи, эгоизма, алчности, душевной косности — против всего, что вынудило нас
пройти через войну. Мы были суровы и могли верить только близкому товарищу или
таким вещам, которые никогда нас не подводили, — небу, табаку, деревьям, хлебу и
земле. Но что же из всего этого получилось? Все распадалось, пропитывалось фальшью и
забывалось. А если ты не умел забывать, то тебе оставались только бессилие, отчаяние,
равнодушие и водка. Ушло в прошлое время великих человеческих и даже чисто
мужских мечтаний. Торжествовали дельцы. Продажность. Нищета.

«Вам хорошо, вы одиноки», — сказал мне Хассе. Все это, конечно, так — одинокий
человек не может быть покинут. Но иногда по вечерам эти искусственные построения
разлетались в прах, а жизнь превращалась в какую-то всхлипывающую, мечущуюся
мелодию, в водоворот дикого томления, желания, тоски и надежды все-таки вырваться
из бессмысленного самоодурманивания, из бессмысленных в своей монотонности звуков
этой вечной шарманки. Неважно куда, но лишь бы вырваться. О, эта жалкая потребность
человека в крупице тепла. И разве этим теплом не могут быть пара рук и склоненное над
тобой лицо? Или и это было бы самообманом, покорностью судьбе, бегством? Да и разве
вообще существует что-то, кроме одиночества?
Я закрыл окно. Нет, ничего другого нет. Для всего остального у человека слишком мало
почвы под ногами.

Однако утром я встал пораньше и, прежде чем пойти в мастерскую, постучал в дверь
владельца небольшой цветочной лавки. Там я подобрал букет роз и попросил отправить
их без промедлений. Я чувствовал себя довольно странно, когда медленно выводил на
карточке адрес и имя: Патриция Хольман.