Page 10 - Архипелаг ГУЛаг

нашего лучшего знатока Тибета Вострикова изъяли драгоценные тибетские древние
рукописи (и ученики умершего еле вырвали их из КГБ через 30 лет!). При аресте
востоковеда Невского забрали тангутские рукописи (а через 25 лет за расшифровку их
посмертно присуждена покойному ленинская премия). У Каргера замели архив енисейских
остяков, запретили изобретенную им письменность и букварь — и остался народец без
письменности. Интеллигентным языком это долго всё описывать, а народ говорит об обыске
так: ишут, чего не клали.
Отобранное увозят, а иногда заставляют нести самого арестованного — как Нина
Александровна Пальчинская потащила за плечом мешок с бумагами и письмами своего
вечно деятельного покойного мужа, великого инженера России — в пасть к ним, навсегда,
без возврата.
А для оставшихся после ареста — долгий хвост развороченной опустошённой жизни. И
попытка пойти с передачами. Но изо всех окошек лающими голосами: «такой не числится»,
«такого нет!» Да к окошку этому в худые дни Ленинграда ещё надо пять суток толпиться в
очереди. И только может быть через полгода–год сам арестованный аукнется или выбросят:
«Без права переписки». А это уже значит — навсегда. «Без права переписки» — это
почти наверняка: расстрелян.
Одним словом, «мы живём в проклятых условиях, когда человек пропадает без вести и
самые близкие люди, жена и мать… годами не знают, что сталось с ним». Правильно? нет?
Это написал Ленин в 1910 году в некрологе о Бабушкине. Только выразим прямо: вёз
Бабушкин транспорт оружия для восстания, с ним и расстреляли. Он знал, на что шёл. Не
скажешь этого о кроликах, нас.
Так представляем мы себе арест.
И верно, ночной арест описанного типа у нас излюблен, потому что в нём есть важные
преимущества. Все живущие в квартире ущемлены ужасом от первого же стука в дверь.
Арестуемый вырван из тепла постели, он ещё весь в полусонной беспомощности, рассудок
его мутен. При ночном аресте оперативники имеют перевес в силах: их приезжает несколько
вооружённых против одного, недостегнувшего брюк; за время сборов и обыска наверняка не
соберётся у подъезда толпа возможных сторонников жертвы. Неторопливая постепенность
прихода в одну квартиру, потом в другую, завтра в третью и в четвёртую, даёт возможность
правильно использовать оперативные штаты и посадить в тюрьму многократно больше
жителей города, чем эти штаты составляют.
И ещё то достоинство у ночных арестов, что ни соседние дома, ни городские улицы не
видят, скольких увезли за ночь. Напугав самых ближних соседей, они для дальних не
событие. Их как бы и не было. По той самой асфальтной ленте, по которой ночью сновали
воронки, — днём шагает молодое племя со знаменами и цветами и поёт неомрачённые
песни.
Но у берущих, чья служба и состоит из одних только арестов, для кого ужасы
арестованных повторительны и докучны, у них понимание арестной операции гораздо шире.
У них — большая теория, не надо думать в простоте, что её нет. Арестознание — это важный
раздел курса общего тюрь–моведения, и под него подведена основательная общественная
теория. Аресты имеют классификацию по разным признакам: ночные и дневные; домашние,
служебные, путевые; первичные и повторные; расчленённые и групповые. Аресты
различаются по степени требуемой неожиданности, по степени ожидаемого сопротивления
(но в десятках миллионов случаев сопротивления никакого не ожидалось, как и не было его).
Аресты различаются по серьёзности заданного обыска;
по необходимости делать или не делать опись для конфискации, опечатку комнат или
квартиры; по необходимости арестовывать вслед за мужем также и жену, а детей отправлять
в детдом, либо весь остаток семьи в ссылку, либо ещё и стариков в лагерь.
И ещё отдельно есть целая Наука Обыска (и мне удалось прочесть брошюру для
юристов–заочников Алма–Аты). Там очень хвалят тех юристов, которые при обыске не
поленились переворошить 2 тонны навоза, 6 кубов дров, 2 воза сена, очистили от снега