Page 128 - Архипелаг ГУЛаг

подтоталитарному сознанию трудно вообразить такое самовольство, у нас ни шаг не может
быть ступлен важный без самого верховного разрешения, но у нас и система несравненно
твёрже, чем нацистская, мы и устаивались уже тогда четверть века, а нацисты— только 10
лет). В самодельно сшитой, никакой армии не принадлежащей шинели — коричневой, с
генеральскими красными отворотами и без знаков различия, Власов совершил первую такую
поездку в марте 1943 (Смоленск–Могилёв–Бобруйск) и вторую в апреле
(Рига–Печёры–Псков–Гдов–Луга). Поездки эти воодушевили русское население, они
создавали прямую видимость, что независимое русское движение — рождается, что
независимая Россия может воскреснуть. Выступал Власов в переполненных смоленском и
псковском театрах, говорил о целях освободительного движения, притом открыто — что для
России национал–социализм неприемлем, но и большевизм свергнуть без немцев
невозможно. Так же открыто спрашивали и его: правда ли, что немцы намереваются
обратить Россию в колонию, а русский народ в рабочий скот? почему до сих пор никто не
объявил, что будет с Россией после войны? почему немцы не разрешают русского
самоуправления в занятых областях? почему добровольцы против Сталина состоят только
под немецкой командой? Власов отвечал стеснённо, оптимистичнее, чем самому осталось
надеяться к этому времени. Германская же Ставка отозвалась приказом фельдмаршала
Кейтеля: «Ввиду неквалифицированных бесстыдных высказываний военнопленного
русского генерала Власова во время поездки в Северную группу войск, происходившую без
ведома фюрера и моего, перевести его немедленно в лагерь для военнопленных». Имя
генерала разрешалось использовать только для пропагандистских целей, если же он
выступит ещё раз лично — должен быть передан Гестапо и обезврежен.
Шли последние месяцы, когда всё ещё миллионы советских людей оставались вне
власти Сталина, ещё могли взять оружие против своей болыпевицкой неволи и способны
были устроить свою независимую жизнь, — но германское руководство не испытывало
колебаний: именно 8 июня 1943 года, перед Курско–Орловской битвой, Гитлер подтвердил,
что русская независимая армия никогда не будет создана и русские нужны Германии только
как рабочие. Гитлеру недоступно было, что единственная историческая возможность
свергнуть коммунистический режим — движение самого населения, подъём измученного
народа. Такой России и такой победы Гитлер боялся больше всякого поражения. И даже
после Сталинграда и потеряв Кавказ, Гитлер не заметил ничего нового. В то время как
Сталин присваивал себе роль высшего защитника Отечества, восстанавливал старые русские
погоны, православную Церковь и распускал Коминтерн, Гитлер, посильно помогая ему, в
сентябре 1943 распорядился разоружить все добровольческие части и отправлять их в
угольные шахты, затем переменил: перевести добровольческие части— на Атлантический
Вал, против союзников.
Таков был уже, по сути, конец всего замысла о независимой российской армии. Что же
делал Власов? Отчасти он и не знал, как худо обстоят дела (не знал, что после своих поездок
снова считается военнопленным и в угрожаемом положении), отчасти непоправимо стал на
гибельный путь надежд и соглашений со Зверем, тогда как с апокалиптическими зверьми
спасительна одна неуступчивость от первой до последней минуты. Впрочем, была ли вообще
такая минута у Освободительного Движения российских граждан? С самого начала оно
обречено было гибели как ещё одна додаточная жертва на неостывший жертвенник 1917
года. Первая же военная зима 1941/42 года, уничтожившая несколько миллионов советских
военнопленных, протянула костяную цепь этих жертв, начатую ещё летними ополчениями
безоружных людей для спасения большевизма.
Здесь уместно сопоставить Власова с командующим 19–й армией генерал–майором
Михаилом Лукиным, который ещё в 1941 соглашался на борьбу против сталинского режима,
но требовал гарантий национальной независимости для безкоммунистической России, а не
получив таких гарантий — не сделал шагу из лагеря военнопленных. Власов же поддался на
надежды без гарантий, а на этом пути не раз склонялся к успокоительным аргументам своих
советников. Он порывался— остановиться, отступиться, отказаться, но всегда находились