Page 125 - Архипелаг ГУЛаг

подходящему, сидел я и с такими.
«Эх, если б я знал!..» — вот была главная песенка тюремных камер той весны. Если б я
знал, что так меня встретят! что так обманут! что такая судьба! — да неужели б я вернулся
на Родину? Ни за что!! Прорвался бы в Швейцарию, во Францию! ушёл бы за море! за океан!
за три океана.
Впрочем, когда пленники и знали, они поступали часто так же. Василий Александров
попал в плен в Финляндию. Его разыскал там какой–то старый петербургский купец,
уточнил имя–отчество и сказал: «Вашему батюшке остался я должен с 17–го года большую
сумму, заплатить было не с руки. Так поневольтесь получить!» Старый долг— за находку!
Александров после войны был принят в круг русских эмигрантов, там же нашлась ему и
невеста, которую он полюбил, не как–нибудь. А будущий тесть для его воспитания дал ему
читать подшивку «Правды» — всю, как она есть, с 1918 по 1941 без сглаживаний и
исправлений. Одновременно он ему рассказывал, ну примерно, историю потоков, как в главе
2–й. И всё же… Александров бросил и невесту, и достаток, вернулся в СССР и получил, как
легко догадаться, десять и пять намордника. В 1953 году в Особом лагере он рад был
зацепиться бригадиром…
Более рассудительные поправляли: ошибка раньше сделана! нечего было в 41–м году в
передний ряд лезть. Знать бы знать, не ходить бы в рать. Надо было в тылу устраиваться с
самого начала, спокойное дело, они теперь герои. А ещё, мол, вернее было дезертировать: и
шкура наверняка цела, и десятки им не дают, а восемь лет, семь; и в лагере ни с какой
должности не сгонят: дезертир ведь не враг, не изменник, не политический, он свой человек,
бытовичок. Им возражали запальчиво: зато дезертирам эти все годы — отсидеть и сгнить, их
не простят. А на нас — амнистия скоро будет, нас всех распустят. (Ещё главной–то
дезертирской льготы тогда не знали!..)
Те же, кто попал по 10–му пункту, с домашней своей квартиры или из Красной
армии, — те частенько даже завидовали: чёрт его знает! за те же деньги (за те же десять лет)
сколько можно было интересного повидать, как эти ребята, где только не побывать! А мы
так и околеем в лагере, ничего, кроме своей вонючей лестницы, не видав. (Впрочем, эти, по
58–10, едва скрывали ликующее предчувствие, что им–то амнистия будет в первую очередь!)
Не вздыхали «эх, если б я знал» (потому что знали, на что шли), и не ждали пощады, и
не ждали амнистии — только власовцы.

* * *

Ещё задолго до нежданного нашего пересечения на тюремных нарах я знал о них и
недоумевал о них.
Сперва это были много раз вымокшие и много раз высохшие листовки, затерявшиеся в
высоких, третий год не кошенных травах прифронтовой орловской полосы. На листовках
был снимок генерала Власова и изложена его биография. На неясном снимке лицо казалось
сыто–удачливым, как у всех наших генералов новой формации. (На самом деле это не так,
Власов был высок и худ, а на подробных фотографиях можно разглядеть: скорее — мужик,
который поучился и роговые очки надел.) Из биографии эта удачливость как будто
подтверждалась: в годы всеобщих посадок уезжал военным советником к Чан Кай–ши. Но
каким фразам той биографии на листовке вообще можно было верить?
Андрей Андреевич Власов родился в 1900 в семье крестьянина Нижегородской
губернии. Попечением своего брата, сельского учителя, он окончил нижегородское духовное
училище, а семинарию уже не кончал— захватывала революция. Весной 1919 призван в
Красную армию, к концу года был уже командиром взвода на деникинском фронте,
Гражданскую войну закончил командиром роты и остался в кадрах. В 1928— курсы
«Выстрел», затем на штабной работе. С 1930 вступил в ВКП(б), что открыло ему дальнейшее
продвижение по службе. В 1938, в звании комполка, послан военным советником в Китай.
Не связанный с высшими военными и партийными кругами, Власов оказался в том