Page 353 - Архипелаг ГУЛаг

лагерь; летом — опять же раздевать донага, руки назад привязывать к общей жерди и
выставлять прикованных под тучу комаров (охранник стоял под накомарником). Наконец, и
просто били прикладами и бросали в изолятор.
На Мылге (подОЛПе Эльгена) при начальнике Гаврике для не выполняющих нормы
женщин эти наказания были мягче: просто неотапливаемая палатка зимой (но можно
выбежать и бегать вокруг), а на сенокосе при комарах— незащищённый прутяной шалаш
(воспоминания Слиозберг).
Возразят, что здесь ничего нового и нет никакого развития: что это примитивный
возврат от крикливо–воспитательных Каналов к откровенным Соловкам. Ба! А может— это
гегелевская триада: Соловки–Беломор–Колыма? Тезис–антитезис–синтез? Отрицание
отрицания, но обогащенное?
Например, вот кареты смерти как будто не было на Соловках? Это — по
воспоминаниям Карпунича на ключе Марис–ном (66–й км Среднеканской трассы). Целую
декаду терпел начальник невыполнение нормы. Лишь на десятый день сажали в изолятор на
штрафной паёк и ещё выводили на работу. Но кто и при этом не выполнял нормы — для тех
была карета: поставленный на тракторные сани сруб 5x3x1,8 метра из сырых брусьев,
скреплённых строительными скобами. Небольшая дверь, окон нет и внутри ничего, никаких
нар. Вечером самых провинившихся, отупевших и уже безразличных, выводили из
штрафного изолятора, набивали в карету, запирали огромным замком и отвозили трактором
на 3–4 километра от лагеря, в распадок. Некоторые изнутри кричали, но трактор отцеплялся
и на сутки уходил. Через сутки отпирался замок и трупы выбрасывали. Вьюги их заметут.
А летом на подкомандировках изолятор бывал — яма в мёрзлом грунте (в такой яме
якуты хорошо сохраняют свежими рыбу и мясо). Её накрывали брёвнами, а если откапывали
неглубоко, то посаженный не мог выпрямиться в рост, а стоял и затекал, согнувшись.
(Сидеть, разумеется, было невозможно.)
На ОЛПе Экспедиционном Южного управления невыполнение норм наказывалось ещё
проще: начальник ОЛПа лейтенант Григорьев шёл на прииск с пистолетом — и там каждый
день пристреливал двух–трёх невыполняющих (воспоминания Томаса Сговио).
Ожесточение колымского режима внешне было ознаменовано тем, что начальником
УСВИТлага (Управления Северо–Восточных лагерей) был назначен Гаранин, а начальником
Дальстроя вместо комдива латышских стрелков Э. Берзиня — Павлов. (Кстати, совсем
ненужная чехарда из–за сталинской подозрительности. Отчего не мог бы послужить новым
требованиям и старый чекист Берзинь со товарищи? Прекрасно бы расстреливал.)
Тут отменили (для Пятьдесят Восьмой) последние выходные (их полагалось три в
месяц, но давали неаккуратно, а зимой, когда плохо с нормами, и вовсе не давали), летний
рабочий день довели до 14 часов, морозы в 45 и 50 градусов признали годными для работы и
«актировать» день разрешили только с 55 градусов. По произволу отдельных начальников
выводили и при 60. (Многие колымчане и вообще никакого термометра на своём ОЛПе не
вспоминают.) На прииске Горном отказчиков привязывали верёвками к саням (опять плагиат
с Соловков) и так волокли в забой. Ещё приняли на Колыме, что конвой не просто сторожит
заключённых, но отвечает за выполнение ими плана и должен не дремать, а вечно их
подгонять.
Ещё и цынга, без начальства, валила людей.
Но и этого всего казалось мало, ещё недостаточно режим–но, ещё недостаточно
уменьшалось количество заключённых. И начались «гаранинские расстрелы», прямые
убийства. Иногда под тракторный грохот, иногда и без. Многие лагпункты известны
расстрелами и массовыми могильниками: и Оротукан, и ключ Полярный, и Свистопляс, и
Аннушка, и даже сельхоз Дукча, но больше других знамениты этим прииск Золотистый
(начальник лагпункта Петров, оперуполномоченные Зеленков и Анисимов, начальник
прииска Баркалов, начальник райотдела НКВД Буров) и Серпантинка. На Золотистом
выводили днём бригады из забоя — и тут же расстреливали кряду. (Это не взамен ночных
расстрелов, те— сами собой.) Начальник Юглага Николай Андреевич Аланов, приезжая