Page 354 - Архипелаг ГУЛаг

туда, любил выбирать на разводе какую–нибудь бригаду, в чём–нибудь виновную,
приказывал отвести её в сторонку — ив напуганных, скученных людей сам стрелял из
пистолета, сопровождая радостными криками. Трупы не хоронили, они в мае разлагались—
и тогда уцелевших доходяг звали закапывать их— за усиленный паёк, даже и со спиртом. На
Серпантинке расстреливали каждый день 30–50 человек под навесом близ изолятора. Потом
трупы оттаскивали на тракторных санях за сопку. Трактористы, грузчики и закопщики
трупов жили в отдельном бараке. После расстрела самого Гаранина расстреляли и всех их.
Была там и другая техника: подводили к глубокому шурфу с завязанными глазами и
стреляли в ухо или в затылок. (Никто не рассказывает о каком–либо сопротивлении.)
Серпантинку закрыли, и тот изолятор сравняли с землёй, и всё приметное, связанное с
расстрелами, и засыпали те шурфы 266 . На тех же приисках, где расстрелы открыто не
велись, — зачитывались или вывешивались афишки с крупными буквами фамилий и
мелкими мотивировками: «за контрреволюционную агитацию», «за оскорбление конвоя»,
«за невыполнение нормы».
Расстрелы останавливались временами потому, что план по золоту проваливался, а по
замёрзшему Охотскому морю не могли подбросить новой партии заключённых.
(М.И.Кононен–ко ожидал так на Серпантинке расстрела больше полугода и остался жив.)
Кроме того, проступило ожесточение в набавке новых сроков. Гаврик на Мылге
оформлял это картинно: впереди на лошадях ехали с факелами (приполярная ночь), а сзади
на верёвках волокли по земле за новым делом в райНКВД (30 километров). На других
лагпунктах совсем буднично: УРЧи подбирали по карточкам, кому уже подходят концы
нерасчётливо коротких сроков, вызывали сразу пачками по 80–100 человек и дописывали
каждому новую десятку (рассказ Р. В. Ретца).
Я почти исключаю Колыму из охвата этой книги. Колыма в Архипелаге — отдельный
материк, она достойна своих отдельных повествований. Да Колыме и «повезло»: там выжил
Варлам Шаламов и уже написал много; там выжили Евгения Гинзбург, О.Слиозберг,
Н.Суровцева, Н.Гранкина и другие— и все написали мемуары 267 . Я только разрешу себе
привести здесь несколько строк В. Шаламова о гаранинских расстрелах:
«Много месяцев день и ночь на утренних и вечерних поверках читались бесчисленные
расстрельные приказы. В 50–градусный мороз музыканты из бытовиков играли туш перед
чтением и после чтения каждого приказа. Дымные бензиновые факелы разрывали тьму…
Папиросная бумага приказа покрывалась инеем, и какой–нибудь начальник, читающий
приказ, стряхивал снежинки с листа рукавицей, чтобы разобрать и выкрикнуть очередную
фамилию расстрелянного».
Так Архипелаг закончил Вторую пятилетку и, стало быть, вошёл в социализм.

* * *

Начало войны сотрясло островное начальство: ход войны был поначалу таков, что,
пожалуй, мог привести и к крушению всего Архипелага, а как бы и не к ответу
работодателей перед рабочими. Сколько можно судить по впечатлениям зэков из разных
лагерей, такой уклон событий породил два разных поведения у хозяев. Одни,
поблагоразумней или по–трусоватей, умягчили свой режим, разговаривать стали почти
ласково, особенно в недели военных поражений. Улучшить питание или содержание они
конечно не могли. Другие, поупрямей и позлобней, наоборот, стали содержать Пятьдесят

266 В 1954 году на Серпантинной открыли промышленные запасы золота (раньше не знали его там). И
пришлось добывать между человеческими костями: золото дороже.

267 Отчего получилось такое сгущение, а не–колымских мемуаров почти нет? Потому ли, что на Колыму
действительно стянули цвет арестантского мира? Или, как ни странно, в «ближних» лагерях дружнее
вымирали?