Page 766 - Архипелаг ГУЛаг

жили тут? да как вы их тут держали? судить убийц! расстрелять Чечева и Беляева!
разжаловать остальных… Но слишком точкою была, и слишком розовой.
Не ждать было милости. Доживать было последние свободные денёчки и сдаваться на
расправу Степлагу МВД.
И всегда есть души, не выдерживающие напряжения. И кто–то внутри уже был
подавлен и только томился, что натуральное подавление так долго откладывается. А кто–то
тихо смекал, что он ни в чём не замешан и если осторожненько дальше — то и не будет. А
кто–то был молодожён (и даже по настоящему венчальному обряду, ведь западная украинка
тоже иначе замуж не выйдет, а заботами ГУЛАГа были тут священники всех религий). Для
этих молодожёнов горечь и сладость сочетались в такой переслойке, которой не знают люди
в их медленной жизни. Каждый день они намечали себе как последний, и то, что расплата не
шла, — каждое утро было для них даром неба.
А верующие — молились и, переложив на Бога исход кенгирского смятения, как
всегда, были самые успокоенные люди. В большой столовой по графику шли богослужения
всех религий. Иеговисты дали волю своим правилам и отказались брать в руки оружие,
делать укрепления, стоять в караулах.
Они подолгу сидели, сдвинув головы, и молчали. (Заставили их мыть посуду.) Ходил
по лагерю какой–то пророк, искренний или поддельный, ставил кресты на вагонках и
предсказывал конец света. В руку ему наступило сильное похолодание, какое в Казахстане
надувает иногда даже в летние дни. Собранные им старушки, неодетые в тёплое, сидели на
холодной земле, дрожали и вытягивали к небу руки. Да и к кому ж ещё…
А кто–то знал, что замешан уже необратимо и только те дни осталось жить, что до
входа войск. А пока нужно думать и делать, как продержаться дольше. И эти люди не были
самыми несчастными. (Самыми несчастными были те, кто не был замешан и молил о конце.)
Но когда эти все люди собирались на собрания, чтобы решить, сдаваться им или
держаться, — они опять попадали в ту общественную температуру, где личные мнения их
расплавлялись, переставали существовать даже для них самих. Или боялись насмешки
больше, чем будущей смерти.
— Товарищи! — уверенно говорил статный Кузнецов, будто знал он много тайн и все
тайны были за арестантов. — У нас есть средства огневой защиты, и пятьдесят процентов от
наших потерь будут и у противника!
И так ещё он говорил:
— Даже гибель наша не будет бесплодной!
(В этом он был совершенно прав. И на него тоже действовала та общая температура.)
И когда голосовали— держаться ли? — большинство голосовало за.
Тогда Слученков многозначительно угрожал:
— Смотрите же! С теми, кто остаётся в наших рядах и захочет сдаться, мы разделаемся
за пять минут до сдачи!
Однажды внешнее радио объявило «приказ по ГУЛАГу»: за отказ от работы, за
саботаж, за… за… за… Кенгирское лаг–отделение Степлага расформировать и всех
отправить в Магадан. (ГУЛАГу явно не хватало места на планете. А те, кто и без того
посланы в Магадан, — за что те?) Последний срок выхода на работу…
Но прошёл и этот последний срок, и всё оставалось так же.
Всё оставалось так же, и вся фантастичность, вся снови–денность этой невозможной,
небывалой, повиснувшей в пустоте жизни восьми тысяч человек только ещё более разила от
аккуратной жизни лагеря: пища три раза в день; баня в срок;
прачечная; смена белья; парикмахерская; швейная и сапожная мастерские. Даже
примирительные суды для спорящих. И даже… освобождение на волю!
Да. Внешнее радио иногда вызывало освобождающихся: это были или иностранцы
одной и той же нации, чья страна заслужила собрать своих вместе, или кому подошёл (или
якобы подошёл?..) конец срока. Может быть, таким образом Управление и брало
«языков» — без надзирательской верёвки с крючками? Комиссия проверить не могла и