Page 762 - Архипелаг ГУЛаг

простоя, как только требования будут удовлетворены. Приехали грузовики вывозить муку со
склада— не дали. Что–то около недели забастовка продлилась, но нет у нас никаких точных
сведений о ней, это всё — из третьих уст и, вероятно, — преувеличено.)
Вообще, были недели, когда вся война перешла в войну агитационную. Внешнее радио
не умолкало: через несколько громкоговорителей, обставивших лагерь, оно чередило
обращения к заключённым с информацией, дезинформацией и одной–двумя заезженными,
надоевшими, все нервы источившими пластинками.
Ходит по полю девчёнка, Та, в чьи косы я влюблён.
(Впрочем, чтобы заслужить даже эту невысокую честь — проигрывание пластинок,
надо было восстать. Коленопреклонённым даже этой дряни не играли.) Эти же пластинки
работали в духе века и как глушилка — для глушения передач, идущих из лагеря и
рассчитанных на конвойные войска.
По внешнему радио то чернили всё движение, уверяя, что начато оно с единственной
целью насиловать женщин и грабить (в самом лагере зэки смеялись, но ведь
громкоговорители доставалось слышать и вольным жителям посёлка; да ни до какого
другого объяснения рабовладельцы не могли и подняться — недостижимой высотой для них
было бы признать, что эта чернь способна искать справедливости). То старались рассказать
какую–нибудь гадость о членах Комиссии (даже об одном пахане: будто, этапируясь на
Колыму на барже, он открыл в трюме отверстие и потопил баржу и триста зэ–ка. Упор был
на то, что именно бедных зэ–ка, да чуть ли всё не Пятьдесят Восьмую, он потопил, а не
конвой; и непонятно, как при этом спасся сам). То терзали Кузнецова, что ему пришло
освобождение, но теперь отменено. И опять шли призывы: работать! работать! почему
Родина должна вас содержать? не выходя на работу, вы приносите огромный вред
государству! (Это должно было пронзить сердца, обречённые на вечную каторгу.)
Простаивают целые эшелоны с углем, некому разгружать! (Пусть постоят! — смеялись
зэки, — скорей уступите! Но даже и им не приходила мысль, чтоб золотопогонники сами
разгрузили, раз уж так сердце болит.)
Однако не остался в долгу и Технический отдел. В хоздворе нашлись две
кинопередвижки. Их усилители и были использованы для громко говорения, конечно более
слабого по мощности. А питались усилители от засекреченной гидростанции.
(Существование у восставших электрического тока и радио очень удивляло и тревожило
хозяев. Они опасались, как бы мятежники не наладили радиопередатчик да не стали бы о
своём восстании передавать за границу. Такие слухи в лагере тоже кто–то пускал.)
Появились в лагере свои дикторы (известна Слава Яри–мовская). Передавались
последние известия, радиогазета (кроме того, была и ежедневная стенная, с карикатурами).
«Крокодиловы слёзы» называлась передача, где высмеивалось, как охранники болеют о
судьбе женщин, прежде сами их избив. Были передачи и для конвоя. Кроме того, ночами
подходили под вышки и кричали солдатам в рупоры.
Но не хватало мощности вести передачи для тех единственных сочувствующих, кто мог
найтись тут в Кенгире, — для вольных жителей посёлка, часто тоже ссыльных. А именно их,
уже не по радио, а там где–то, недоступно для зэков, власти посёлка заморочивали слухами,
что в лагере верховодят кровожадные бандиты и сладострастные проститутки (такой вариант
имел успех у жительниц 459 ); что здесь истязают невинных и живьём сжигают в топках (и
непонятно только, почему Руководство не вмешивается!..).
Как было крикнуть им через стены, на километр, и на два, и на три: «Братья! Мы хотим
только справедливости! Нас убивали невинно, нас держали хуже собак! Вот наши
требования…»?

459 Когда уже всё было кончено и повели женскую колонну по посёлку на работу, собрались замужние
русские бабы вдоль дороги и кричали им: «Проститутки! Шлюхи! Захотелось … ?», и ещё более выразительно.
На другой день повторилось то же, но зэчки вышли из зоны с камнями и теперь засыпали оскорбительниц в
ответ. Конвой смеялся.