Page 144 - Рассказы

– Не могу-с. Циркуляр. Мы отсрочить не имеем права. И вспомнился мне тот
величественный метрдотель, который категорически отказал в завтраке только потому, что
было на пятнадцать минут больше трех.
Суровый, безжизненный, холодный гранит! Угрюмый, замкнутый в своем величии
мавзолей!

* * *

Как это случилось, не знаю, но теперь я в полиции свой человек.
Околоточный входит ко мне утром в спальню (он милый человек, и я его не
стесняюсь), потирает руки и делает несколько веских замечаний о погоде:
– Собачья погода. Снегом совсем запорошило. Теперь в наряде стоять – одна мука.
Здравствуйте, Аркадий Тимофеевич!
– А! Мое почтение, Семен Иванович. Ну, что? Он улыбается.
– Традиционно!
Говорит он это вкусно-звучащее слово совсем так, будто бы за ним должен последовать
«бульон-ерши».
Я уже не испытываю тягостного, неприятного чувства живого человека перед мертвой
гранитной скалой. У нас тепло, дружба, уют.
– За что это они, Семен Иванович?
– А вот я номерок захватил. Поглядите. Вот, видите?
– Господи, да за что же тут?
– За что! Уж они найдут, за что. Да вы бы, Аркадий Тимофеевич, послабже писали, что
ли. Зачем так налегать… Знаете уж, что такая вещь бывает, – пустили бы пожиже. Плетью
обуха не перешибешь.
– Ах, Семен Иванович, какой вы чудак! «Полегче, полегче!» И так уж розовой водицей
пишу. Так нет же, и это для них нецензурно.
– Да уж… тяжеленька ваша должность. Такой вы хороший человек, и так мне
неприятно к вам с такими вещами приходить… Ей-богу, Аркадий Тимофеевич.
– Ну, что делать… Стаканчик чаю, а?
– Нет, уж я папироску выкурю и побегу. Дома-то у меня такая неприятность, жена
кипятком руку обварила.
– А вы тертый картофель приложите: чудесно действует. Или чернилами обваренное
место помажьте.
– Делали уж; и чернилами и картофельную муку прикладывали.
– Ну, даст Бог, пройдет. А Афансий Петрович по-прежнему чертит?
– Да уж… горбатого могила исправит. Ну, я пойду. С деньгами как – традиционно? До
завтра?
– Да, конечно. Я к Илье Константиновичу часа в три загляну. Всего хорошего.
В три часа я у Ильи Константиновича.
– А, господин анархист, – весело встречает он меня. – Традиционно? Садитесь! Я знаю,
вы моих не курите, так я вам эти предложу, был Петр Матвеевич и забыл их у меня на столе.
Курите контрабанду. Хе-хе.
– У Петра Матвеевича папироски хорошие, – соглашаюсь я, закуривая. – Марфу
Илларионовну давно видели?
– Позавчера. В театре были. Потом поехали компанией ужинать и очень жалели, что
вас не было.
– Да, да, очень жаль. Кстати, там у вас есть насчет меня предписание… четыреста
рублей, так я…
– Знаю! Завтра, конечно, Аркадий Тимофеевич. А я те книжки, что вы мне дали, уже
прочел. Следующий раз с Семеном Ивановичем их передам.
О «следующем разе» мы оба говорим так же хладнокровно, как о завтрашнем дне,