Page 421 - Рассказы

признаться, думал, что дело окончится скандалом, а он… приспособился! Вот именно такие
ничтожества этаким болванам, как редактор, и нужны! Впрочем, я спокоен: он удержится до
выхода первого очередного номера. А как тиснет в журнале свою «старушку в избушке,
кругом трава» – так ведь, как пустое ведро по лестнице, загремит! И опять, хамы этакие,
придут ко мне на поклон… Тут-то я и поиздеваюсь. А-а, скажу, аршинники, самоварники…
О, мне Куколка еще нужен! Я все редакции взорву этим Куколкой… Пусть они его
подхваливают да заметочки о нем печатают, вроде как вчера: «Входящий в известность поэт
В. Шелковников, о котором в последнее время так много писали, выпускает свою первую
книгу, ожидаемую литературными гурманами с большим интересом…» Нет, Куколку
обязательно нужно короновать в короли поэтов! А потом я им преподнесу: «Глядите,
остолопы! Вот тот властитель мыслей, которого вы заслуживаете!»
– Одна вещь только меня заботит… – обеспокоенно сказал Новакович, крутя свой
рыжий ус. – Ведь по проекту церемониала участие в этом идиотском короновании должна
принять и Яблонька?
– Конечно! Она увенчает его короной!!
– Ну, вот. Как же мы поступим: объясним Яблоньке, что Куколка – жалкий болван, или
оставим ее в неизвестности, придав всей церемонии вид настоящего преклонения перед этим
«Божьей милостью» поэтом?
– По-моему, признаться во всем Яблоньке, да и дело с концом! Она же с нами и
повеселится.
Новакович твердо посмотрел всем в глаза:
– Нет, ребята, значит, плохо вы знаете Яблоньку! Могу сказать заранее, что будет:
узнав, что мы мистифицируем этого жалкого парнишку, она возмутится, назовет нас
жестокими, бессердечными, пристыдит нас, укажет на то, что мы зря издеваемся над Божиим
творением, что у этого «творения» тоже есть живая страдающая душа – и прочее, и прочее.
Одним словом, сорвет всю нашу игру. Вы об этом не подумали?
– Тогда можно Яблоньке вообще ничего не говорить… Представим его как нового
Шиллера, Пушкина и Байрона, вместе взятых, и что мы, дескать, хотим почтить это
гигантское дарование!!
Новакович покачал головой:
– Значит, вы предлагаете попросту обмануть нашу Яблоньку?
– Да чего ты заныл преждевременно? – вскипел Мотылек. – Сегодня Яблоньке ничего
не скажем, а завтра явимся все к ней, падем на колени, поцелуем край ее платья да и
покаемся. Кто открыл Яблоньку? Ты, что ли? Я ее открыл! Значит, я за все отвечаю!
Комната была уже прибрана и приняла чрезвычайно свежий вид: посередине на ковре,
покрытом шкурой белого медведя, стояло кресло, в свою очередь покрытое великолепной
персидской шалью; по бокам кресла – две развесистые пальмы в кадках, задрапированных
одеялами. В стороне – маленький столик, на столике красная шелковая подушка, а на ней –
сверкающая разноцветными камушками чудесная корона, которая под искусными пальцами
волшебника Мецената превратилась в подлинное художественное произведение. В стороне
стол – с цветами и фруктами.
Мотылек ходил вокруг, любовно осматривая все эти вещи, и только крякал от
удовольствия. Все поработали сегодня достаточно – даже Кузя внес свою лепту в общие
труды: разбил фарфоровую вазу для цветов.
Когда Анна Матвеевна выплыла с заказанным шампанским и бокалами – она
остановилась посреди комнаты совершенно остолбенелая…
– Это чего такого вы тут настроили?
– Красиво, бабуся? – с гордостью спросил Кузя. – Видите, как я тут все прибрал?!
– Да что это вы… женить кого собрались, что ли? Что за праздничек придумали?
– О, благодетельная Кальвия, – выскочил вперед Мотылек. – Все это для вас! Мы
пронюхали, что ровно сорок лег назад вы погасили огонь Весты; уронили пылающий факел
девственности и, упав в объятия супруга, перешли на брачное положение. Этот угрюмый