Page 146 - Белая гвардия

— Понюхайте, панычу.
Николка закрыл глаза, жадно втянул в нос нестерпимую резь — запах нашатыря из
склянки.
Как в полусне, Николка, сощурив глаз, видел вспыхнувший огонек в трубке Федора и
слышал сладостный дух горящей махорки. Федор возился долго с замком у сетки лифта,
открыл его, и они с Николкой стали на платформу. Федор дернул ручку, и платформа
пошла вниз, скрипя. Снизу тянуло ледяным холодом. Платформа стала. Вошли в
огромную кладовую. Николка мутно видел то, чего он никогда не видел. Как дрова в
штабелях, одни на других, лежали голые, источающие несносный, душащий человека,
несмотря на нашатырь, смрад человеческого тела. Ноги, закоченевшие или
расслабленные, торчали ступнями. Женские головы лежали со взбившимися и
разметанными волосами, а груди их были мятыми, жеваными, в синяках.

— Ну, теперь будем ворочать их, а вы глядите, — сказал сторож, наклоняясь. Он ухватил
за ногу труп женщины, и она, скользкая, со стуком сползла, как по маслу, на пол.
Николке она показалась страшно красивой, как ведьма, и липкой. Глаза ее были
раскрыты и глядели прямо на Федора. Николка с трудом отвел глаза от шрама,
опоясывающего ее, как красной лентой, и глядел в стороны. Его мутило, и голова
кружилась при мысли, что нужно будет разворачивать всю эту многослитную груду
слипшихся тел.

— Не надо. Стойте, — слабо сказал он Федору и сунул склянку в карман, — вон он.
Нашел. Он сверху. Вон, вон.
Федор тотчас двинулся, балансируя, чтобы не поскользнуться на полу, ухватил Най-
Турса за голову и сильно дернул. На животе у Ная ничком лежала плоская,
широкобедрая женщина, и в волосах у нее тускло, как обломок стекла, светился в
затылке дешевенький, забытый гребень. Федор ловко, попутно выдернул его, бросил в
карман фартука и перехватил Ная под мышки. Голова того, вылезая со штабеля,
размоталась, свисла, и острый, небритый подбородок задрался кверху, одна рука
соскользнула.
Федор не швырнул Ная, как швырнул женщину, а бережно, под мышки, сгибая уже
расслабленное тело, повернул его так, что ноги Ная загребли по полу, к Николке лицом,
и сказал:
— Вы смотрите — он? Чтобы не было ошибки…

Николка глянул Наю прямо в глаза, открытые, стеклянные глаза Ная отозвались
бессмысленно. Левая щека у него была тронута чуть заметной зеленью, а по груди,
животу расплылись и застыли темные широкие пятна, вероятно, крови.
— Он, — сказал Николка.

Федор так же под мышки втащил Ная на платформу лифта и опустил его к ногам
Николки. Мертвый раскинул руки и опять задрал подбородок. Федор взошел сам, тронул
ручку, и платформа ушла вверх.

В ту же ночь в часовне все было сделано так, как Николка хотел, и совесть его была
совершенно спокойна, но печальна и строга. При анатомическом театре в часовне, голой
и мрачной, посветлело. Гроб какого-то неизвестного в углу закрыли крышкой, и
тяжелый, неприятный и страшный чужой покойник сосед не смущал покоя Ная. Сам
Най значительно стал радостнее и повеселел в гробу.
Най — обмытый сторожами, довольными и словоохотливыми, Най — чистый, во френче
без погон, Най с венцом на лбу под тремя огнями, и, главное, Най с аршином пестрой
георгиевской ленты, собственноручно Николкой уложенной под рубаху на холодную его
вязкую грудь. Старуха мать от трех огней повернула к Николке трясущуюся голову и
сказала ему:
— Сын мой. Ну, спасибо тебе.