Page 150 - Чевенгур

план, в коем сосредоточить всю предпосылочную, согласовательную и
регуляционно-сознательную работу, дабы из стихии какофонии капиталистического
хозяйства получить гармонию симфонии объединенного высшего начала и рационального
признака». Написано все четко, потому что это задание…
Здесь Чевенгурский ревком опустил голову как один человек: из бумаги исходила
стихия высшего ума, и чевенгурцы начали изнемогать от него, больше привыкнув к
переживанию вместо предварительного соображения. Чепурный понюхал для своего
возбуждения табаку и покорно попросил:
— Прош, дай нам какую-нибудь справочку.
Старик уставился терпеливыми глазами на весь опечаленный чевенгурский народ,
погоревал что-то про себя и ничего не произнес на помощь.
— У меня проект резолюции заготовлен: справочкой здесь не исчерпаешь, — сказал
Прокофий и начал рыться в своем пуде бумаги, где было обозначено все, что позабыто
чевенгурскими большевиками.
— А это для кого ж нужно: для них иль для здешних? — проговорил старик. — Я про
то чтение по бумаге говорю: чия там забота в письме написана
— про нас иль про тамошних?
— Определенно, про нас, — объяснил Прокофий. — В наш адрес прислано для
исполнения, а не для чтения вслух.
Чепурный оправился от изнеможения и поднял голову, в которой созрело решительное
чувство.
— Видишь, товарищ, они хотят, чтоб умнейшие выдумали течение жизни раз навсегда
и навеки и до того, пока под землю каждый ляжет, а прочим не выходить из плавности и
терпеть внутри излишки…
— А для кого ж в этом нужда? — спросил старик и безучастно прикрыл глаза, которые
у него испортились от впечатления обойденного мира.
— Для нас. А для кого ж, скажи пожалуйста? — волновался Чепурный.
— Так мы сами и проживем наилучше, — объяснил старик. — Эта грамотка не нам, а
богатому. Когда богатые живы были, мы о них и заботились, а о бедном горевать никому не
надо — он на порожнем месте без всякой причины вырос. Бедный сам себе гораздо
разумный человек — он другим без желания целый свет, как игрушку, состроил, а себя он и
во сне убережет, потому что
— не себе, так другому, а каждый — дорог…
— Говоришь ты, старик, вполне терпимо, — заключил Чепурный. — Так, Прош, и
формулируй: пролетариат и прочие в его рядах сами своей собственной заботой
организовали весь жилой мир, а потому дескать, заботиться о первоначальных заботчиках —
стыд и позор, и нету в Чевенгуре умнейших кандидатов. Так, что ли, старик?
— Так будет терпимо, — оценил старик.
— Писец плотнику хату не поставит, — высказался Жеев.
— Пастух сам знает, когда ему молоко пить, — сообщил за себя Кирей.
— Пока человека не кончишь, он живет дуром, — подал свой голос Пиюся.
— Принято почти единогласно, — подсчитал Прокофий. — Переходим к текущим
делам. Через восемь дней в губернии состоится партконференция, и туда зовут от нас
делегата, который должен быть председателем местной власти…
— Поезжай, Чепурный, чего ж тут обсуждать, — сказал Жеев.
— Обсуждать нечего, раз предписано, — указал Прокофий.
Старик-прочий присел на корточки и, нарушая порядок дня, неопределенно спросил:
— А кто же вы-то будете?
— Мы — ревком, высший орган революции в уезде, — с точностью ответил
Прокофий. — Нам даны ревнародом особые правомочия в пределах нашей революционной
совести.
— Так, стало быть, вы тоже умнейшие, что бумагу пишут до смерти вперед?