Page 151 - Чевенгур

— вслух догадался старик.
— Стало быть, так, — с полномочным достоинством подтвердил Прокофий.
— Ага, — благодарно произнес старик. — А я стоял-чуял, что вы добровольно сидите
— дела вам сурьезного не дают.
— Нет-нет, — говорил Прокофий, — мы здесь всем городом и уездом беспрерывно
руководим, вся забота за охрану революции возложена на нас. Понял, старик, отчего ты в
Чевенгуре гражданином стал? От нас.
— От вас? — переспросил старик. — Тогда вам от нас спасибо.
— Не за что, — отверг благодарность Прокофий. — Революция — наша служба и
обязанность. Ты только слушайся наших распоряжений, тогда — жив будешь и тебе будет
отлично.
— Стой, товарищ Дванов, — не увеличивай своей должности вместо меня, — серьезно
предупредил Чепурный. — Пожилой товарищ делает нам замечание по вопросу
необходимого стыда для власти, а ты его затемняешь. Говори, товарищ прочий!
Старик сначала помолчал — во всяком прочем сначала происходила не мысль, а
некоторое давление темной теплоты, а затем она кое-как выговаривалась, охлаждаясь от
истечения.
— Я стою и гляжу, — сообщил старик, что видел. — Занятье у вас слабое, а людям вы
говорите важно, будто сидите на бугре, а прочие — в логу. Сюда бы посадить людей
болящих — переживать свои дожитки, которые уж по памяти живут: у вас же сторожевое,
легкое дело. А вы люди еще твердые — вам бы надо потрудней жить…
— Ты что, председателем уезда хочешь стать? — впрямую спросил Прокофий.
— Боже избавь, — застыдился старик. — Я в сторожах-колотушечниках сроду не
ходил. Я говорю — власть дело неумелое, в нее надо самых ненужных людей сажать, а вы же
все годные.
— А что годным делать? — вел старика Прокофий, чтобы довести его до диалектики и
в ней опозорить.
— А годным, стало быть, жить: в третье место не денешься.
— А для чего жить? — плавно поворачивал Прокофий.
— Для чего? — остановился старик — он не мог думать спешно. — Пускай для того,
чтобы на живом кожа и ногти росли.
— А ногти для чего? — сужал старика Прокофий.
— А ногти же мертвые, — выходил старик из узкого места.
— Они же растут изнутри, чтоб мертвое в середине человека не оставалось. Кожа и
ногти всего человека обволакивают и берегут.
— От кого? — затруднял дальше Прокофий.
— Конечно, от буржуазии, — понял спор Чепурный. — Кожа и ногти — Советская
власть. Как ты сам себе не можешь сформулировать?
— А волос — что? — поинтересовался Кирей.
— Все равно что шерсть, — сказал старик, — режь железом, овце не больно.
— А я думаю, что зимой ей будет холодно, она умрет, — возразил Кирей. — Я однова,
мальчишкой был, котенка остриг и в снег закопал — я не знал, человек он или нет. А потом у
котенка был жар и он замучился.
— Я так в резолюции формулировать не могу, — заявил Прокофий. — Мы же главный
орган, а старик пришел из ненаселенных мест, ничего не знает и говорит, что мы не главные,
а какие-то ночные сторожа и нижняя квалификация, куда одних плохих людей надо девать, а
хорошие пусть ходят по курганам и пустым районам. Эту резолюцию и на бумаге написать
нельзя, потому что бумагу делают рабочие тоже благодаря правильному руководству власти.
— Ты постой обижаться, — остановил гнев Прокофия старик.
— Люди живут, а иные работают в своей нужде, а ты сидишь и думаешь в комнате,
будто они тебе известные и будто у них своего чувства нету в голове.
— Э, старик, — поймал наконец Прокофий. — Так вот что тебе надо! Да как же ты не