Page 11 - Доктор Живаго

что он не заправский кучер и правит не по призванию, — а это как же, помещиковы или
крестьянские?
— Энти господсти, — отвечал Павел и закуривал, — а вот эфти, — отвозившись с
огнем и затянувшись, тыкал он после долгой паузы концом кнутовища в другую сторону, —
эфти свои.
Ай заснули? — то и дело прикрикивал он на лошадей, на хвосты и крупы которых он
все время косился, как машинист на манометры.
Но лошади везли, как все лошади на свете, то есть коренник бежал с прирожденной
прямотой бесхитростной натуры, а пристяжная казалась непонимающему отъявленной
бездельницей, которая только и знала, что, выгнувшись лебедью, отплясывала вприсядку под
бренчание бубенчиков, которое сама своими скачками подымала.
Николай Николаевич вез Воскобойникову корректуру его книжки по земельному
вопросу, которую ввиду усилившегося цензурного нажима издательство просило
пересмотреть.
— Шалит народ в уезде, — говорил Николай Николаевич. — В Паньковской волости
купца зарезали, у земского сожгли конный завод. Ты как об этом думаешь? Что у вас говорят
в деревне?
Но оказывалось, что Павел смотрит на вещи еще мрачнее, чем даже цензор, умерявший
аграрные страсти Воскобойникова.
— Да что говорят? Распустили народ. Баловство, говорят. С нашим братом нешто
возможно? Мужику дай волю, так ведь у нас друг дружку передавят, истинный Господь. Ай
заснули?
Это была вторая поездка дяди и племянника в Дуплянку. Юра думал, что он запомнил
дорогу, и всякий раз, как поля разбегались вширь и их тоненькой каемкой охватывали
спереди и сзади леса, Юре казалось, что он узнает то место, с которого дорога должна
повернуть вправо, а с поворота показаться и через минуту скрыться десятиверстная
Кологривовская панорама с блещущей вдали рекой и пробегающей за ней железной дорогой.
Но он все обманывался. Поля сменялись полями. Их вновь и вновь охватывали леса. Смена
этих просторов настраивала на широкий лад. Хотелось мечтать и думать о будущем.
Ни одна из книг, прославивших впоследствии Николая Николаевича, не была еще
написана. Но мысли его уже определились. Он не знал, как близко его время.
Скоро среди представителей тогдашней литературы, профессоров университета и
философов революции должен был появиться этот человек, который думал на все их темы и
у которого, кроме терминологии, не было с ними ничего общего.
Все они скопом держались какой-нибудь догмы и довольствовались словами и
видимостями, а отец Николай был священник, прошедший толстовство и революцию и
шедший все время дальше. Он жаждал мысли, окрыленно-вещественной, которая
прочерчивала бы нелицемерно различимый путь в своем движении и что-то меняла в свете к
лучшему и которая даже ребенку и невежде была бы заметна, как вспышка молнии или след
прокатившегося грома. Он жаждал нового.
Юре хорошо было с дядей. Он был похож на маму. Подобно ей он был человеком
свободным, лишенным предубеждения против чего бы то ни было непривычного. Как у нее,
у него было дворянское чувство равенства со всем живущим. Он так же, как она, понимал
все с первого взгляда и умел выражать мысли в той форме, в какой они приходят в голову в
первую минуту, пока они живы и не обессмыслятся.
Юра был рад, что дядя взял его в Дуплянку. Там было очень красиво, и живописность
места тоже напоминала маму, которая любила природу и часто брала Юру с собой на
прогулки. Кроме того Юре было приятно, что он опять встретится с Никой Дудоровым,
гимназистом, жившим у Воскобойникова, который наверное презирал его, потому что был
года на два старше его, и который, здороваясь, с силой дергал руку книзу и так низко
наклонял голову, что волосы падали ему на лоб, закрывая лицо до половины.