Page 13 - Доктор Живаго

горсть и ловил её кончик губами). — Я, конечно, молчу. Вы сами понимаете — я смотрю на
эти вещи совершенно иначе. Да, кстати. Расскажите, как вас расстригали. Я давно хотел
спросить. Небось перетрухнули? Анафеме вас предавали? А?
— Зачем отвлекаться в сторону? Хотя, впрочем, что ж. Анафеме? Нет, сейчас не
проклинают. Были неприятности, имеются последствия. Например, долго нельзя на
государственную службу. Не пускают в столицы. Но это ерунда. Вернемся к предмету
разговора. Я сказал — надо быть верным Христу. Сейчас я объясню. Вы не понимаете, что
можно быть атеистом, можно не знать, есть ли Бог и для чего он, и в то же время знать, что
человек живет не в природе, а в истории, и что в нынешнем понимании она основана
Христом, что Евангелие есть её обоснование. А что такое история? Это установление
вековых работ по последовательной разгадке смерти и её будущему преодолению. Для этого
открывают математическую бесконечность и электромагнитные волны, для этого пишут
симфонии. Двигаться вперед в этом направлении нельзя без некоторого подъема. Для этих
открытий требуется духовное оборудование. Данные для него содержатся в Евангелии. Вот
они. Это, во-первых, любовь к ближнему, этот высший вид живой энергии, переполняющей
сердце человека и требующей выхода и расточения, и затем это главные составные части
современного человека, без которых он немыслим, а именно идея свободной личности и идея
жизни как жертвы. Имейте в виду, что это до сих пор чрезвычайно ново.
Истории в этом смысле не было у древних. Там было сангвиническое свинство
жестоких, оспою изрытых Калигул, не подозревавших, как бездарен всякий поработитель.
Там была хвастливая мертвая вечность бронзовых памятников и мраморных колонн. Века и
поколенья только после Христа вздохнули свободно. Только после него началась жизнь в
потомстве, и человек умирает не на улице под забором, а у себя в истории, в разгаре работ,
посвященных преодолению смерти, умирает, сам посвященный этой теме. Уф, аж взопрел,
что называется. А ему хоть кол теши на голове!
— Метафизика, батенька. Это мне доктора запретили, этого мой желудок не варит.
— Ну да Бог с вами. Бросим. Счастливец! Вид-то от вас какой — не налюбуешься! А он
живет и не чувствует.
На реку было больно смотреть. Она отливала на солнце, вгибаясь и выгибаясь, как лист
железа. Вдруг она пошла складками. С этого берега на тот поплыл тяжелый паром с
лошадьми, телегами, бабами и мужиками.
— Подумайте, только шестой час, — сказал Иван Иванович.
— Видите, скорый из Сызрани. Он тут проходит в пять с минутами.
Вдали по равнине справа налево катился чистенький желто-синий поезд, сильно
уменьшенный расстоянием. Вдруг они заметили, что он остановился. Над паровозом
взвились белые клубочки пара. Немного спустя пришли его тревожные свистки.
— Странно, — сказал Воскобойников. — Что-нибудь неладное. Ему нет причины
останавливаться там на болоте.
Что-то случилось. Пойдемте чай пить.

6

Ники не оказалось ни в саду, ни в доме. Юра догадывался, что он прячется от них,
потому что ему скучно с ними, и Юра ему не пара. Дядя с Иваном Ивановичем пошли
заниматься на террасу, предоставив Юре слоняться без цели вокруг дома.
Здесь была удивительная прелесть! Каждую минуту слышался чистый трехтонный
высвист иволог, с промежутками выжидания, чтобы влажный, как из дудки извлеченный
звук до конца пропитал окрестность. Стоячий, заблудившийся в воздухе запах цветов
пригвожден был зноем неподвижно к клумбам. Как это напоминало Антибы и Бордигеру!
Юра поминутно поворачивался направо и налево. Над лужайками слуховой галлюцинацией
висел призрак маминого голоса, он звучал Юре в мелодических оборотах птиц и жужжании
пчел. Юра вздрагивал, ему то и дело мерещилось, будто мать аукается с ним и куда-то его