Page 8 - Доктор Живаго

Только летом 1959 года с трудом удалось получить заказ на новую работу — перевод
«Стойкого принца» Кальдерона.
Но Пастернак недаром писал, что нужно

…быть живым, живым и только,
Живым и только до конца.

Вскоре он начинает работать над пьесой «Слепая красавица» о крепостном театре в
России. Говоря шире — о крепостном праве, реформах 1860-х годов и судьбе русского
художника.
10 февраля 1960 года Пастернаку исполнилось 70 лет. Шел поток поздравительных
писем из всех стран мира. На праздничном обеде были знакомые из артистического круга.
Пастернака периодически беспокоили боли в левой половине спины. Он старался не
обращать на них внимания, но к концу апреля они настолько усилились, что пришлось
позвать врача. С начала мая он слег в постель. Ему становилось все хуже.
Поначалу считалось, что это второй инфаркт миокарда. Сделанный в двадцатых числах
рентгеновский снимок показал распространенный рак левого легкого.
За день до конца Пастернак позвал нас, чтобы сказать, как мучит его двойственность
его признания, которое обернулось полной неизвестностью в России. «Вся моя жизнь была
только единоборством с царящей и торжествующей пошлостью за свободный и играющий
человеческий талант. На это ушла вся жизнь», — говорил он.
Прошло тридцать лет. Лишенная каких-либо истинных причин и тем не менее
абсолютная невозможность отечественного издания романа стала своеобразным
олицетворением наступившего безвременья и общественного застоя.
Еще в 1953 году Пастернак писал Н. Н. Асееву о задачах искусства:
«Отличие современной советской литературы от всей предшествующей кажется мне
более всего в том, что она утверждена на прочных основаниях независимо от того, читают её
или не читают.
Это — гордое, покоящееся в себе и самоутверждающее явление, разделяющее с
прочими государственными установлениями их незыблемость и непогрешимость.
Но настоящему искусству в моем понимании далеко до таких притязаний. Где ему
повелевать и предписывать, когда слабостей и грехов на нем больше, чем добродетелей. Оно
робко желает быть мечтою читателя, предметом читательской жажды и нуждается в его
отзывчивом воображении не как в дружелюбной снисходительности, а как в составном
элементе, без которого не может обойтись построение художника, как нуждается луч в
отражающей поверхности или в преломляющей среде, чтобы играть и загораться».
В кругах московской интеллигенции «Доктор Живаго», несмотря на запреты и изъятия,
был достаточно известен, целое поколение выросло и сформировалось с глубоким
внутренним учетом его текста.
По временам возникали издательские предположения. Мы регулярно писали заявки и
письма. Издательство встречало их с видимым одобрением и сочувствием, но на каком-то
решающем литературно-бюрократическом уровне следовал жесткий и не допускающий
возражения отказ.
В переделкинский дом Пастернака шли люди и хотели узнать о нем и его работах.
Члены семьи, сменяя друг друга, рассказывали им о судьбе Пастернака в доме, где все
сохранялось как при его жизни. Так продолжалось до осени 1984 года, когда семья была
административно выселена и вещи вывезены из дома.
В начале 1988 года «Доктор Живаго» вышел в «Новом мире».
Сплошь и рядом видишь, как номера журнала читают в электричках, автобусах, стоя в
очередях. Первые впечатления разнообразны и сбивчивы, — в значащее художественное
слово нужно глубоко вчитаться.
Этой цели и должна послужить книга, которую автору и его поколению не суждено