Page 158 - Доктор Живаго

анафемска! Яко во пещи авраамстии отроци персидстей! Но, чорт, непасёный! Тебе говорят,
мазепа!
Неожиданно он затягивал обрывки частушек, в былые времена сложенных на здешних
заводах.

Прощай главная контора,
Прощай щегерь, рудный двор,
Мне хозяйской хлеб приелси,
Припилась в пруду вода.
Нимо берег плыве лебедь,
Под себе воду гребё,
Не вино мене шатая,
Сдают Ваню в некрута.
А я, Маша, сам не промах,
А я, Маша, не дурак.
Я пойду в Селябу город,
К Сентетюрихе наймусь.

— Эй, кобыла, Бога забыла! Поглядите, люди, кака падаль, бестия! Ты её хлесь, а она
тебе: слезь. Но, Федя-Нефедя, когда поедя? Энтот лес прозвание ему тайга, ему конца нет.
Тама сила народу хресьянского, у, у! Тама лесная братия. Эй, Федя-Нефедя, опять стала,
чорт, шиликун!
Вдруг он обернулся и, глядя в упор на Антонину Александровну, сказал:
— Ты как мозгушь, молода, аль я не учул, откеда ты таковская? А и проста ты, мать,
погляжу. Штоб мне скрезь землю провалиться, признал! Признал! Шарам своим не верю,
живой Григов! (Шарами старик называл глаза, а Григовым — Крюгера.) Быват случаем не
внука? У меня ли на Григова не глаз? Я у ем свой век отвековал, я на ем зубы съел. Во всех
рукомествах — предолжностях! И крепежником, и у валка, и на конном дворе. — Но,
шевелись! Опять стала, безногая! Анделы в Китаях, тебе говорят, аль нет?
Ты вот башь, какой энто Вакх, не оной кузнец ли? А и проста ты, мать, така глазаста
барыня, а дура. Твой-от Вакх, Постаногов ему прозвище. Постаногов Железно брюхо, он лет
за полета тому в землю, в доски ушел. А мы теперь, наоборот, Мехоношины. Име одна, —
тезки, а фамилие разная, Федот, да не тот.
Постепенно старик своими словами рассказал седокам все, что они уже раньше знали о
Микулицыных от Самдевятова. Его он называл Микуличем, а её Микуличной. Нынешнюю
жену управляющего звал второбрачною, а про «первеньку, упокойницу» говорил, что та
была мед-женщина, белый херувим. Когда он дошел до предводителя партизан Ливерия, и
узнал, что до Москвы его слава не докатилась, и в Москве ничего о лесных братьях не
слыхали, это показалось ему невероятным:
— Не слыхали? Про Лесного товарища не слыхали? Анделы в Китаях, тады на что
Москве уши?
Начинало вечереть. Перед едущими, все более удлиняясь, бежали их собственные тени.
Их путь лежал по широкому пустому простору. Там и сям одинокими пучками с кистями
цветений на концах, росли деревенистые, высоко торчащие стебли лебеды, чертополоха,
Иван-чая. Озаряемые снизу, с земли, лучами заката, они призрачно вырастали в очертаниях,
как редко расставленные в поле для дозора недвижные сторожевые верхами.
Далеко впереди, в конце, равнина упиралась в поперечную, грядой поднимавшуюся
возвышенность. Она стеною, под которой можно было предположить овраг или реку, стояла
поперек дороги.
Точно небо было обнесено там оградою, к воротам которой подводил проселок.
Наверху кручи обозначился белый, удлиненной формы одноэтажный дом.