Page 155 - Доктор Живаго

Выступающая нижняя челюсть курильщика, холодные серые глаза. Да чуть не забыл
подробности: эсер, выбран от края в Учредительное собрание.
— Так ведь это очень важно. Значит, отец и сын на ножах?
Политические противники?
— Номинально, разумеется. А в действительности тайга с Варыкиным не воюет.
Однако, продолжаю. Остальные Тунцевы, свояченицы Аверкия Степановича, по сей день в
Юрятине. Девы вековуши. Переменились времена, переменились и девушки.
Старшая из оставшихся, Авдотья Севериновна — библиотекаршей в городской
читальне. Милая, черненькая барышня, конфузливая до чрезвычайности. Ни с того ни с сего
зардеется как пион. Тишина в читальном зале могильная, напряженная. Нападет
хронический насморк, расчихается раз до двадцати, со стыда готова сквозь землю
провалиться. А что вы поделаете? От нервности.
Средняя, Глафира Севериновна, благословение сестер.
Бой-девка, чудо-работница. Никаким трудом не гнушается. Общее мнение, в один
голос, что партизанский вожак Лесных в эту тетку. Вот её видели в швейной артели или
чулочницей. Не успеешь оглянуться, ан она уже парикмахерша. Вы обратили внимание, на
юрятинских путях стрелочница нам кулаком грозила?
Вот те фунт, думаю, в сторожихи на дорогу Глафира определилась. Но, кажется, не она.
Слишком стара.
Младшая, Симушка, — крест семьи, испытание. Ученая девушка начитанная.
Занималась философией, любила стихи. И вот в годы революции, под влиянием общей
приподнятости, уличных шествий, речей на площадях с трибуны, тронулась, впала в
религиозное помешательство. Уйдут сестры на службу, дверь на ключ, а она шасть в окно и
пойдет махать по улицам, публику собирает, второе пришествие проповедует, конец света.
Но я заговорился, к своей станции подъезжаю. Вам на следующей. Готовьтесь.
Когда Анфим Ефимович сошел с поезда, Антонина Александровна сказала:
— Я не знаю, как ты на это смотришь, но по-моему человек этот послан нам судьбой.
Мне кажется, он сыграет какую-то благодетельную роль в нашем существовании.
— Очень может быть, Тонечка. Но меня не радует, что тебя узнают по сходству с
дедушкой, и что его тут так хорошо помнят. Вот и Стрельников, едва я назвал Варыкино,
ввернул язвительно: «Варыкино, заводы Крюгера. Часом не родственнички?
Не наследники?»
Я боюсь, что тут мы будем больше на виду, чем в Москве, откуда бежали в поисках
незаметности.
Конечно, делать теперь нечего. Снявши голову, по волосам не плачут. Но лучше не
выказываться, скрадываться, держаться скромнее. Вообще у меня недобрые предчувствия.
Давай будить наших, уложим вещи, стянем ремнями и приготовимся к высадке.

7

Антонина Александровна стояла на перроне в Торфяной, в несчетный раз пересчитывая
людей и вещи, чтобы убедиться, что в вагоне ничего не забыли. Она чувствовала утоптанный
песок платформы под ногами, а между тем страх, как бы не проехать остановки, не покинул
ее, и стук идущего поезда продолжал шуметь в её ушах, хотя глазами она убеждалась, что он
стоит перед нею у перрона без движения. Это мешало ей что-либо видеть, слышать и
соображать.
Дальние попутчики прощались с нею сверху, с высоты теплушки. Она их не замечала.
Она не заметила, как ушел поезд, и обнаружила его исчезновение только после того, как
обратила внимание на открывшиеся по его отбытии вторые пути с зеленым полем и синим
небом по ту сторону.
Здание станции было каменное. У входа в него стояли по обеим сторонам две
скамейки. Московские путники из Сивцева были единственными пассажирами,