Page 163 - Доктор Живаго
P. 163
шесть часов кряду тешешь что-нибудь топором или копаешь землю под открытым небом,
обжигающим тебя своим благодатным дыханием. И то, что эти мысли, догадки и сближения
не заносятся на бумагу, а забываются во всей их попутной мимолетности, не потеря, а
приобретение. Городской затворник, крепким черным кофе или табаком подхлестывающий
упавшие нервы и воображение, ты не знаешь самого могучего наркотика, заключающегося в
непритворной нужде и крепком здоровье.
Я не иду дальше сказанного, не проповедую Толстовского опрощения и перехода на
землю, я не придумываю своей поправки к социализму по аграрному вопросу. Я только
устанавливаю факт и не возвожу нашей, случайно подвернувшейся, судьбы в систему.
Наш пример спорен и не пригоден для вывода. Наше хозяйство слишком
неоднородного состава. Только небольшою его частью, запасом овощей и картошки, мы
обязаны трудам наших рук. Все остальное — из другого источника.
Наше пользование землею беззаконно. Оно самочинно скрыто от установленного
государственною властью учета. Наши лесные порубки — воровство, не извинимое тем, что
мы воруем из государственного кармана, в прошлом — крюгеровского. Нас покрывает
попустительство Микулицына, живущего приблизительно тем же способом, нас спасают
расстояния, удаленность от города, где пока, по счастью, ничего не знают о наших
проделках.
Я отказался от медицины и умалчиваю о том, что я доктор, чтобы не связывать своей
свободы. Но всегда какая-нибудь добрая душа на краю света проведает, что в Варыкине
поселился доктор, и верст за тридцать тащится за советом, какая с курочкой, какая с
яичками, какая с маслицем или еще с чем-нибудь. Как я ни отбояриваюсь от гонораров, от
них нельзя отделаться, потому что люди не верят в действенность безвозмездных, даром
доставшихся, советов. Итак, кое-что дает мне врачебная практика. Но главная наша и
Микулицынская опора — Самдевятов.
Уму непостижимо, какие противоположности совмещает в себе этот человек. Он
искренне за революцию и вполне достоин доверия, которым облек его Юрятинский горсовет.
Со всесильными своими полномочиями он мог бы реквизировать и вывозить Варыкинский
лес, нам и Микулицыным даже не сказываясь, и мы бы и бровью не повели. С другой
стороны, пожелай он обкрадывать казну, он мог бы преспокойно класть в карман, что и
сколько бы захотел, и тоже никто бы не пикнул. Ему не с кем делиться и некого задаривать.
Так что же заставляет его заботиться о нас, помогать Микулицыным и поддерживать всех в
округе, как, например, начальника станции в Торфяной? Он все время ездит и что-то достает
и привозит, и разбирает и толкует «Бесов» Достоевского и Коммунистический Манифест
одинаково увлекательно и, мне кажется, если бы он не осложнял своей жизни без надобности
так нерасчетливо и очевидно, он умер бы со скуки».
2
Несколько позднее доктор записал:
«Мы поселились в задней части старого барского дома, в двух комнатах деревянной
пристройки, в детские годы Анны Ивановны предназначавшейся Крюгером для избранной
челяди, для домашней портнихи, экономки и отставной няни.
Этот угол порядком обветшал. Мы довольно быстро починили его. С помощью
понимающих мы переложили выходящую в обе комнаты печку по-новому. С теперешним
расположением оборотов она дает больше нагрева.
В этом месте парка следы прежней планировки исчезли под новой растительностью,
все заполнившей. Теперь, зимой, когда всё кругом помертвело и живое не закрывает
умершего, занесенные снегом черты былого выступают яснее.
Нам посчастливилось. Осень выдалась сухая и теплая.
Картошку успели выкопать до дождей и наступления холодов. За вычетом задолженной
и возвращенной Микулицыным, её у нас до двадцати мешков, и вся она в главном закроме