Page 214 - Доктор Живаго

— Ступай, — говорила ворожея Агафья, — корову твою отчитала я, — выздоровеет.
Молись Божьей Матери. Се бо света чертог и книга слова животного.

8

Шли бои у западных границ тайги. Но она была так велика, что на глаз её это
разыгрывалось как бы на далеких рубежах государства, а затерявшийся в её дебрях стан был
так многолюден, что сколько ни уходило из него народу в бой, еще больше всегда оставалось
и он никогда на пустовал.
Гул отдаленного сражения почти не достигал гущи лагеря.
Вдруг в лесу раскатилось несколько выстрелов. Они последовали один за другим
совсем близко, и разом перешли в частую беспорядочную стрельбу. Застигнутые пальбою в
том же месте, где она слышалась, шарахнулись врассыпную. Люди из вспомогательных
лагерных резервов побежали к своим телегам.
Поднялся переполох. Все стали приводить себя в боевую готовность.
Скоро переполох улегся. Тревога оказалась ложной. Но вот опять к тому месту, где
стреляли, стал стекаться народ. Толпа росла. К стоявшим подходили новые.
Толпа окружала лежавший на земле окровавленный человеческий обрубок.
Изувеченный еще дышал. У него были отрублены правая рука и левая нога. Было уму
непостижимо, как на оставшейся другой руке и ноге несчастный дополз до лагеря.
Отрубленная рука и нога страшными кровавыми комками были привязаны к его спине с
длинной надписью на дощечке, где между отборными ругательствами было сказано, что это
сделано в отплату за зверства такого-то и такого-то красного отряда, к которому партизаны
из лесного братства не имели отношения. Кроме того, присовокуплялось, что так будет
поступлено со всеми, если к названному в надписи сроку партизаны не покорятся и не сдадут
оружия представителям войск Вицынского корпуса.
Истекая кровью, прерывающимся, слабым голосом и заплетающимся языком,
поминутно теряя сознание, страдалец-калека рассказал об истязаниях и пытках в тыловых
военно-следственных и карательных частях у генерала Вицина.
Повешение, к которому его приговорили, ему заменили, в виде милости, отсечением
руки и ноги, чтобы в этом изуродованном виде пустить к партизанам в лагерь для их
устрашения. До первых подходов к лагерной сторожевой линии его несли на руках, а потом
положили на землю и велели ползти самому, подгоняя его издали выстрелами в воздух.
Замученный еле шевелил губами. Чтобы разобрать его невнятный лепет, его слушали,
согнув поясницы и низко наклонившись к нему. Он говорил:
— Берегитесь, братцы. Прорвал он вас.
— Заслон послали. Там великая драка. Задержим.
— Прорыв. Прорыв. Он хочет нечаянно. Я знаю. Ой, не могу, братцы. Видите, кровью
исхожу, кровью кашляю. Сейчас кончусь.
— А ты полежи, отдышись. Ты помолчи. Да не давайте говорить ему, ироды. Видите,
вредно ему.
— Живого места во мне не оставил, кровопийца, собака.
Кровью, говорит, своей будешь у меня умываться, сказывай, кто ты есть такой. А как я,
братцы, это скажу, когда я самый, как есть, настоящий дизельтер. Да. Я от него к вашим
перебег.
— Вот ты говоришь, — он. Это кто ж у них над тобой орудовал?
— Ой, братцы, нутро займается. Дайте малость дух переведу.
Сейчас скажу. Атаман Бекешин. Штрезе полковник. Вицинские. Вы тут в лесу ничего
не знаете. В городу стон. Из живых людей железо варят. Из живых режут ремни. Втащут за
шиворот незнамо куда, тьма кромешная. Обтрогаешься кругом, — клетка, вагон. В клетке
человек больше сорока в одном нижнем. И то и знай отпирают клетку, и лапища в вагон.
Первого попавшего. Наружу.