Page 114 - Донские рассказы

плечами, сошел с крыльца. Остановившись у костра, он галантно раскланялся:
– Доброе утро, Наталья Степановна!

Хозяйка выпрямилась, метнула быстрый взгляд и снова наклонилась над котлом. Розовая
краска заливала ее щеки, и даже на полной белой шее проступили красные пятна.

– Здравствуйте, – тихо сказала она. – Уж вы меня извиняйте, Петр Федотович… Синяк-то
у вас нехорош… Небось товарищи слыхали ночью?

– Это пустое, – великодушно сказал Лопахин. – Синяки украшают лицо мужчины. Надо
бы вам, конечно, немного поаккуратнее кулаками орудовать, но теперь уже ничего не
поделаешь. А за меня не беспокойтесь, заживет как на миленьком. Собака пойдет – кость
найдет, вот и я к вам ночушкой сходил – синяк с шишкой нашел. Наше дело, Наталья
Степановна, жениховское.

Хозяйка снова выпрямилась, посмотрела на Лопахина ясным взглядом, сурово сдвинула
густые, рыжеватые брови.

– В том-то и беда, что в женихах ходите. Вы думаете, если муж в армии, так жена у него
подлюка? Вот и пришлось, Петр Федотович, кулаками доказывать, какие мы есть, благо
силушкой меня бог не обидел…

Лопахин опасливо скосил зрячий глаз на сжатые кулаки хозяйки, спросил:
– Извиняюсь, конечно, за нескромность, но все-таки скажите: каков ваш муженек? Ну,
какого он роста из себя?
Хозяйка смерила Лопахина взглядом, улыбнулась:

– А такого же, как вы, Петр Федотович, немного только потушистее.
– Наверное, обижали вы его? В зятьях он у вас жил?

– Что вы! Что вы, Петр Федотович! Мы с ним жили душа в душу.
Пухлые, румяные губы женщины дрогнули. Она отвернулась и кончиком платка
смахнула со щеки слезинку, но тотчас же лукаво улыбнулась и, глядя на Лопахина
увлажненными глазами, сказала:
– Лучше моего на белом свете нету! Он у меня – хороший человек, работящий, смирный,
а как только вина нахлебается – лихой становится. Но я к участковому милиционеру
жаловаться не хаживала: начнет буянить – и я скоро с ним управлялась; больно не
бивала, а так, любя… Сейчас он в Куйбышеве, в госпитале после ранения лежит. Может,
после на поправку домой пустят?
– Обязательно пустят, – уверил Лопахин. – А по какому случаю, Наталья Степановна, у
вас затевается завтрак на всю нашу бражку? Что-то я не пойму…
– Тут и понимать нечего. Если бы вы вчера толком объяснили нашему председателю, что
это ваша часть позавчера билась с немцами на хуторе Подъемском, – вас еще вчера
накормили бы. А то ведь мы, бабы, думаем, что вы опрометью бежите, не хотите нас
отстаивать от врага, ну сообща и порешили про себя так: какие от Дона бегут в тыл – ни
куска хлеба, ни кружки молока не давать им, пущай с голоду подыхают, проклятые
бегунцы! А какие к Дону идут, на защиту нашу, – кормить всем, что ни спросят. Так и
сделали. А про вас мы не знали, что это вы на Подъемском бились. Позавчера
колхозницы нашего колхоза подвозили снаряды к Дону, вернулись оттуда и
рассказывали: «Наших родненьких, – говорят, – много побито было на той стороне Дона,
но и немцев на бугре наклали, лежат, как дрова в поленнице». Знатьё, что это вы там бой
принимали, по-другому бы и встретили вас. Старший ваш, рыженький, седенький такой
старичок, ночью к председателю ходил, рассказал ему, как вы жестоко сражались. Ну,
гляжу – на рассвете председатель чуть не рысью к моему двору поспешает.
«Промашка, – говорит, – вышла, Наталья. Это – не бегунцы, – говорит, – а герои. Режь
сейчас же курей, вари им лапшу, чтобы эти ребята были накормлены досыта». Рассказал
мне, как вы оборонялись на Подъемском, сколько потерей понесли, и я сейчас же лапшу
замесила, восемь штук курей зарубила и – в котел их. Да разве нам для наших дорогих