Page 118 - Донские рассказы

I
На столе гильзы патронные, пахнущие сгоревшим порохом, баранья кость, полевая
карта, сводка, уздечка наборная с душком лошадиного пота, краюха хлеба. Все это на
столе, а на лавке тесаной, заплесневевшей от сырой стены, спиной плотно к
подоконнику прижавшись, Николка Кошевой, командир эскадрона, сидит. Карандаш в
пальцах его иззябших, недвижимых. Рядом с давнишними плакатами, распластанными
на столе, – анкета, наполовину заполненная. Шершавый лист скупо рассказывает:
Кошевой Николай. Командир эскадрона. Землероб. Член РКСМ.

Против графы «возраст» карандаш медленно выводит: 18 лет.

Плечист Николка, не по летам выглядит. Старят его глаза в морщинках лучистых и
спина, по-стариковски сутулая.

– Мальчишка ведь, пацаненок, куга зеленая, – говорят шутя в эскадроне, – а подыщи
другого, кто бы сумел почти без урона ликвидировать две банды и полгода водить
эскадрон в бои и схватки не хуже любого старого командира!

Стыдится Николка своих восемнадцати годов. Всегда против ненавистной графы
«возраст» карандаш ползет, замедляя бег, а Николкины скулы полыхают досадным
румянцем. Казак Николкин отец, а по отцу и он – казак. Помнит, будто в полусне, когда
ему было лет пять-шесть, сажал его отец на коня своего служивского.
– За гриву держись, сынок! – кричал он, а мать из дверей стряпки улыбалась Николке,
бледнея, и глазами широко раскрытыми глядела на ножонки, окарачившие острую
хребтину коня, и на отца, державшего повод.

Давно это было. Пропал в германскую войну Николкин отец, как в воду канул. Ни слуху о
нем, ни духу. Мать померла. От отца Николка унаследовал любовь к лошадям,
неизмеримую отвагу и родинку, такую же, как у отца, величиной с голубиное яйцо, на
левой ноге, выше щиколотки. До пятнадцати лет мыкался по работникам, а потом
шинель длинную выпросил и с проходившим через станицу красным полком ушел на
Врангеля. Летом нонешним купался Николка в Дону с военкомом. Тот, заикаясь и кривя
контуженую голову, сказал, хлопая Николку по сутулой и черной от загара спине:
– Ты того… того… Ты счастли… счастливый! Ну да, счастливый! Родинка – это, говорят,
счастье.
Николка ощерил зубы кипенные, нырнул и, отфыркиваясь, крикнул из воды:

– Брешешь ты, чудак! Я с мальства сирота, в работниках всю жизнь гибнул, а он –
счастье!..

И поплыл на желтую косу, обнимавшую Дон.