Page 162 - Донские рассказы

– Надо, значит. – Помолчал Федор, посвистал сквозь зубы и неожиданно зашептал: –
Ключи от конюшни у отца под подушкой… в головах… выкрадь их… я хочу ехать…

– Куда?
– В Красную гвардию служить… Мал ты еще, после поймешь, на чьей стороне правда
живет… Ну так вот, еду я воевать за землю, за бедный народ и за то, чтоб все равные
были, чтоб не было ни богатых, ни бедных, а все равные.
Выпустил Федор из рук Митькину голову, спросил строго:

– Возьмешь ключи?

Ответил Митька не колеблясь:
– Возьму, – повернулся к Федору спиной и, не оглядываясь, пошел в хату.

В горнице полутемно, тягучее жужжание засыпающих на потолке мух. У дверей скинул
Митька башмачишки, приподымая за ручку (чтобы не скрипнула), отворил дверь и мягко
зашлепал босыми ногами к кровати.

Головой к окну навзничь лежит отец, одна рука в кармане, другая свесилась с кровати,
ноготь, большой, обкуренный, в половицу упирается. Затаив дыхание, подошел Митька к
кровати, остановился, прислушиваясь к булькающему храпу отца. Тишина, густая и
недвижная… У отца на рыжей бороде хлебные крошки и яичная скорлупа, из
раззявленного рта стервятно разит спиртом, а где-то на донышке горла хрипит и рвется
наружу застрявший кашель.
Протянул Митька руку к подушке, а у самого сердце, не останавливаясь: тук-тук-тук-
тук…
И кровь, приливая к голове, звенит в ушах колючим трезвоном. Сначала один палец
просунул под засаленную подушку, потом другой. Нащупал скользкий ремешок и
холодную связку ключей, потянул к себе потихоньку, а отец вдруг черк рукой Митьку за
шиворот.

– Ты зачем крадешься, стервец? Я тебе чупрыну в два счета оболтаю!
– Батя! Родненький! Я за ключами от конюшни… Будить не хотел…

Скосил отец на Митьку припухшие, желтизною налитые глаза.
– А зачем понадобились ключи?

– Кони что-то нудятся…
– Так и говори… – Отец кинул на пол связку ключей и, обернувшись к стене лицом,
вздохнул и минуту спустя захрапел снова.
Митька – опрометью из хаты на двор, к Федору, прижавшемуся под навесом сарая. Сунул
ему в руки ключи, спросил:
– А какого коня возьмешь?

– Жеребчика.
Вздохнул Митька, следом за Федором шагая, сказал вполголоса:

– Федя, а ить меня батька-то запорет?..
Промолчал Федор, молча вывел из конюшни жеребчика, оседлал, долго ловил ногою
непослушное стремя и, уже выезжая из ворот, прошептал, свесившись с седла:
– Терпи, Митяй! Горе мыкать не век будем, а отцу, Анисиму Петровичу, перекажи моим
словом: коли тронет он тебя или мамашу хоть пальцем – лютую расправу на него
наведу…