Page 227 - Донские рассказы
P. 227

II
                Григорий вышел за ворота проводить.

                Пахомыч натянул рукавицы и угнездился в передке.
                – На корову поглядывай, Гриша. Вымя налила она, что не видно отелится…

                – Ладно, батя, трогай!
                Полозья саней с хрустом кромсают оттаявшую снежную корку. Вожжами волосяными
                Пахомыч шевелит, золу, просыпанную на улице, объезжает. Попадается оголенная
                земля – подреза липнут. Спины напружив, угинаясь, тянут лошади. Хоть и снасть
                справная, и кони сытые, а Пахомыч нет-нет да слезет с саней, кряхтя, – больно уж важно
                нагрузили мешков.
                На гору выбрался, дал вздохнуть припотевшим лошадям и тронул рысцой шаговитой. Где
                приглянулось, оттепель сжевала снег, дорогу дурашливо изухабила. Теплынь на
                провесне. Тает. Полдень.

                Лес начал огибать Пахомыч – навстречу тройка стелется. А снегу возле леса намело
                горы. В сугробах саженных дорожку прогрызли узенькую, разминуться никак
                невозможно.

                – Эка, скажи на милость, оказия-то! Тпру!..

                Приостановил Пахомыч лошадей, слез и шапку снял.
                Голову седую и потную ветер облизывает. Потому снял Пахомыч шапчонку свою убогую,
                что опознал в тройке встречной выезд полковника Черноярова Бориса Александровича.
                А у полковника землю он арендовал восемь лет подряд.
                Тройка ближе. Бубенцы промеж себя разговорчики вполголоса ведут. Видно, как с
                пристяжных пена шмотьями брызжет и тяжело-тяжело колышется коренник. Привстал
                кучер, кнутом машет.
                – Сворачивай, ворона седая!.. Что дорогу-то перенял?!

                Поравнялся и лошадей осадил. Пахомыч, в полах полушубка путаясь, с головой
                непокрытой к санкам подбежал, поклон отвалил низенький.

                Из саней, медвежьим мехом обитых, пучатся, не мигая, глаза стоячие. Губы рубчатые,
                выскобленные досиня, кривятся.

                – Ты почему, хам, дог-огу не уступаешь? Большевистскую свободу почуял? Г-авнопг-
                авие?..

                – Ваше высокоблагородие!.. Христа ради, объезжайте вы меня. Вы порожнем, а у меня
                вага… Я ежели свильну с дороги, так и не выберусь.
                – Из-за тебя я буду лошадей кг-овных в снегу душить?.. Ах ты сволочь!.. Я тебя научу
                уважать офицег-ские погоны и уступать дог-огу!..
                Ковер с ног стряхнул и перчатку лайковую кинул на сиденье.

                – Аг-тем, дай сюда кнут!

                Прыгнул полковник Чернояров с саней и, размахнувшись, хлобыстнул кнутом Пахомыча
                промеж глаз.
                Охнул старик, покачнулся, лицо ладонями закрыл, а сквозь пальцы кровь.

                – Вот тебе, негодяй, вот!..
                Бороду Пахомычеву седую дергал, хрипел, брызгаясь слюной.
   222   223   224   225   226   227   228   229   230   231   232