Page 235 - Донские рассказы

VIII
Около прошлогоднего стога сена отряд остановился кормить лошадей. У хутора за
гуменным пряслом стучал пулемет.
Комиссар, раненный в щеку навылет, на жеребце, белесом от пота, подскакал в тачанке,
крикнул рвущимся и гундосым голосом:
– Гиблое дело!.. Видать, нашлепают нам!..

Жеребца промеж ушей вытянул плетюганом и, харкая и давясь черными шмотьями
крови, засипел командиру отряда на ухо:
– Не пробьемся к Дону – могем пропасть. Посекут нас казаки, мешанину сработают…
Скликай в атаку идтить!..
Командир, бывший машинист чугунолитейного завода, такой же медлительный, как
первые взмахи маховика, голову бритую приподнял, трубки изо рта не вынимая:
– По коням!..

Отъехал комиссар сажени три, спросил, оборачиваясь:
– Как думаешь, ликвидируют нас?.. – и поскакал, не дожидаясь ответа.

Из-под лошадиных копыт пули схватывали мучнистую пыльцу, шипели, буравя сено;
одна оторвала у тачанки смолянистую щепу и на лету приласкалась к пулеметчику.
Выронил тот из рук портянку, в дегте измазанную, присел, по-птичьи подогнувши
голову, нахохлился, да так и помер – одна нога в сапоге, другая разутая. С
железнодорожного полотна ветер волоком притащил надтреснутый гудок паровоза. С
платформы в степь, к скирду, к куче людей, затомашившихся, повернулось курносое
раззявленное жерло, плюнуло, и, лязгая звеньями, снова тронулся бронепоезд
«Корнилов» № 8, а плевок угодил правее скирда. Со скрежетом вывернул вязанку
дегтярного дыма и спутанные арбузные плети от прошлогоднего урожая.
И долго еще под тяжестью непомерной плакали ржавые рельсы, шпалы кряхтели,
позванивая, а возле скирда в степи Пахомычева кобылица жеребая, с ногами,
шрапнелью перебитыми, долго пыталась встать: с хрипом голову вскидывала, на ногах
подковы полустертые блестели. Песчаник жадно пил розоватую пену и кровь.

Болью колючей черствело сердце, шептал Пахомыч:
– Матка племенная… Эх, не брал бы, кабы знатье!..

– Дуришь, батя!.. – на скаку прокричал Игнат. – Беги на бричку садись – видишь, в атаку
лупим!..

Вслед ему глянул старик равнодушно.
Пулеметный треск, будто холстинное полотнище в клочья шматуют. На патронных
ящиках лежал Пахомыч, слюну горько-приторную сплевывал. А над землей,
разомлевшей от дождей весенних, от солнца, от ветров степных, пахнущих чабрецом и
полынью, маревом дымчатым, струистым плыл сладкий запах земляной ржавчины,
щекотный душок трав прошлогодних, на корню подопревших.
Подрагивала выщербленная голубая каемка леса над горизонтом, и сверху сквозь
золотистое полотнище пыли, разостланное над степью, жаворонок вторил пулеметам
бисерной дробью. Григорий за патронами подскакал.

– Не горюй, батя. Кобыла – дело наживное!..
Губы Гришкины бурые порепались от жары, веки от ночной бессонницы набухли.

В обнимку взял два ящика и взвихрился, потный и улыбающийся.
К вечеру подошли к Дону. Из лощины до сумерек садила батарея, по бугру маячили