Page 310 - Донские рассказы

– А скажи, браток, на чуму тебе сдался этот комсомол?
– Не вяжись! – рубил Степка.

– Нет, ты скажи, – не унимался Максим. – Вот я прожил двадцать девять лет, больше
твово видал и знаю и так полагаю, что пустяковина все это… Разным рабочим
подходящая штука, он восемь часов отдежурил – и в клуб, в комсомол, а нам,
хлеборобам, не рука… Летом в рабочую пору протаскаешься ночь, а днем какой из тебя
работник будет?.. Ты по совести скажи: может, ты хочешь службу какую получить, для
этого и вступил? – ехидно спрашивал Максим.
Степка, бледнея, молчал, и губы у него дрожали от обиды.

– Ерундовская власть. Нам, казакам, даже вредная. Одним коммунистам житье, а ты хоть
репку пой… Такая власть долго не продержится. Хоть и крепко присосались к
хлеборобовой шее разные ваши комсомолы, а как приспеет время, ажник черт их
возьмет!
На потном лбу Максима подпрыгивала мокрая прядка волос. Нож, обтесывая болванку,
гневно метал стружки. Степка, бесцельно листая книгу, угрюмо сопел: ему не хотелось
ввязываться в спор, потому что сам Яков Алексеевич прислушивался к словам Максима
с молчаливым одобрением, видимо, ожидая, что скажет Степка.

– Ну, а если, не приведи бог, какой переворот? Тогда что будешь делать? – хищно
поблескивая зубами, щерился Максим.

– Зубы повыпадут, покель дождешься переворота!

– Гляди, Степка! Ты уж не махонький… Игра идет «шиб-прошиб», промахнешься – тебя
ушибут! Да случись война или ишо что, я первый тебя драть буду! Таких щенят, как ты,
убивать незачем, а плетью сечь буду. До болятки!

– И следовает!.. – подталдыкивал Яков Алексеевич.
– Пороть буду, вот те крест!.. – подрагивая ноздрями, гремел Максим. – В германскую
войну, помню, пригнали нашу сотню на какую-то фабрику под Москвой, – рабочие там
бунтовались. Приехали мы перед вечером, въезжаем в ворота, а народу возле конторы –
тьма. «Братцы казаки, шумят, становитесь в наши ряды!» Командир сотни – войсковой
старшина Боков – командует: «В плети их, сукиных сынов!..»
Максим захлебнулся смехом и, багровея, наливаясь краской, долго раскатисто ржал.

– Плеть-то у меня сыромятная, в конце пулька зашита… Выезжаю вперед, как гаркну
забастовщикам этим: «…Вставай, подымайся, рабочий народ! Приехали казаки вам
спины пороть!» Попереди всех старичишка в картузе стоял, так, седенький,
щупленький… Я его как потяну плетью, а он – копырь и упал коню под ноги… Что там
было… – суживая глаза, тянул Максим. – Бабья этого лошадьми потоптали – штук
двадцать. Ребята осатанели и уж за шашки взялись…
– А ты? – хрипло спросил Степка.

– Кое-кому вложил память!
Степка спиной прижался к печке. Прижался крепко-накрепко, сказал глухо:

– Жалко, что не шлепнули тебя, такого гада!..
– Это кто же гад?

– Ты…
– Кто гад? – переспросил Максим и, кинув на пол необтесанную ложку, поднялся со
скамьи.
Ладони у Степки взмокли теплым потом. Стиснул кулаки, ногти въелись в тело, и уже
твердо сказал: