Page 360 - Донские рассказы

– Кто вешал, давно небось в земле червей продовольствует.
– И пущай!.. А я вот не сыму! Рази с мертвого сдерешь!

– Сказанул тоже… Тебя же жалеючи, советую, по мне, хоть спи с ними, да ить собаки…
собаки-то штаны тебе облатают! Они, сердешные, отвыкли от такого виду, не признают
свово…
Была обида горькая, как полынь в цвету. Ордена снял, но обида росла в душе,
лопушилась, со злобой родниться начала.

Пропал сын – некому стало наживать. Рушились сараи, ломала скотина базы, гнили
стропила раскрытого бурей катуха. В конюшне, в пустых станках, по-своему
захозяйствовали мыши, под навесом ржавела косилка.
Лошадей брали перед уходом казаки, остатки добирали красные, а последнюю,
лохмоногую и ушастую, брошенную красноармейцами в обмен, осенью за один огляд
купили махновцы. Взамен оставили деду пару английских обмоток.

– Пущай уж наше переходит! – подмигивал махновский пулеметчик. – Богатей, дед,
нашим добром!..

Прахом дымилось все нажитое десятками лет. Руки падали в работе; но весною – когда
холостеющая степь ложилась под ногами, покорная и истомная, – манила деда земля,
звала по ночам властным, неслышным зовом. Не мог противиться, запрягал быков в
плуг, ехал, полосовал степь сталью, обсеменял ненасытную черноземную утробу ядреной
пшеницей-гиркой.

Приходили казаки от моря и из-за моря, но никто из них не видал Петра. В разных
полках с ним служили, в разных краях бывали, – мала ли Россия? – а однополчане-
станичники Петра полком легли в бою со Жлобинским отрядом на Кубани где-то.

Со старухой о сыне почти не говорил Гаврила.
Ночами слышал, как в подушку точила она слезы, носом чмыкала.

– Ты чего, старая? – спросит, кряхтя.
Помолчит та немного, откликнется:

– Должно, угар у нас… голова что-то прибаливает.
Не показывая виду, что догадывается, советовал:

– А ты бы рассольцу из-под огурцов. Сем-ка я слазю в погреб, достану?
– Спи уж. Пройдет и так!..

И снова тишина расплеталась в хате незримой кружевной паутиной. В оконце месяц
нагло засматривал, на чужое горе, на материнскую тоску любуясь.

Но всё же ждали и надеялись, что придет сын. Овчины отдал Гаврила выделать, старухе
говорит:

– Мы с тобой перебьемся и так, а Петро придет, что будет носить? Зима заходит, надо
ему полушубок шить.
Сшили полушубок на Петров рост и положили в сундук. Сапоги расхожие – скотину
убирать – ему сготовили. Мундир свой синего сукна берег дед, табаком пересыпал, чтобы
моль не посекла, а зарезали ягнока – из овчинки папаху сшил сыну дед и повесил на
гвоздь. Войдет с надворья, глянет, и кажется, будто выйдет сейчас Петро из горницы,
улыбнется, спросит: «Ну как, батя, холодно на базу?»
Дня через два после этого перед сумерками пошел скотину убирать. Сена в ясли
наметал, хотел воды из колодца почерпнуть – вспомнил, что забыл варежки в хате.
Вернулся, отворил дверь и видит: старуха на коленях возле лавки стоит, папаху Петрову
неношеную к груди прижала, качает, как дитя баюкает…