Page 362 - Донские рассказы

– Хвалиться нечем. Дотянул до дому, как кобель с отбитым задом, и то – слава богу.
– Та-а-ак… Плохо у турка жилось, значится?

– Концы с концами насилу связывали. – Прохор побарабанил по столу пальцами. –
Однако и ты, Гаврила Василич, дюже постарел, седина вон как обрызгала тебе голову…
Как вы тут живете при Советской власти?
– Сына вот жду… стариков, нас докармливать… – криво улыбнулся Гаврила.

Прохор торопливо отвел глаза в сторону. Гаврила приметил это, спросил резко и прямо:
– Говори: где Петро?

– А вы разве не слыхали?
– По-разному слыхали, – отрубил Гаврила.

Прохор свил в пальцах грязную бахромку скатерти, заговорил не сразу:
– В январе, кажись… Ну да, в январе, стояли мы сотней возле Новороссийского… Город
такой у моря есть… Ну, обнакновенно стояли…
– Убит, что ли?.. – нагибаясь, низким шепотом спросил Гаврила.

Прохор, не поднимая глаз, промолчал, словно и не слышал вопроса.
– Стояли, а красные прорывались к горам: к зеленым на соединенье. Назначает его,
Петра вашего, командир сотни в разъезд… Командиром у нас был подъесаул Сенин… Вот
тут и случись… понимаете…
Возле печки звонко стукнул упавший чугун, старуха, вытягивая руки, шла к кровати,
крик распирал ей горло.
– Не вой!! – грозно рявкнул Гаврила и, облокотясь о стол, глядя на Прохора в упор,
медленно и устало проговорил: – Ну, кончай!
– Срубили!.. – бледнея, выкрикнул Прохор и встал, нащупывая на лавке шапку. – Срубили
Петра… насмерть… Остановились они возле леса, коням передышку давали, он подпругу
на седле отпустил, а красные из лесу… – Прохор, захлебываясь словами, дрожащими
руками мял шапку. – Петро черк за луку, а седло коню под пузо… Конь горячий… не
сдержал, остался… Вот и все!
– А ежели я не верю?.. – раздельно сказал Гаврила.

Прохор, не оглядываясь, торопливо пошел к двери.
– Как хотите, Гаврила Василич, а я истинно… Я правду говорю… Гольную правду…
Своими глазами видал…
– А ежели я не хочу этому верить?! – багровея, захрипел Гаврила. Глаза его налились
кровью и слезами. Разодрав у ворота рубаху, он голой волосатой грудью шел на
оробевшего Прохора, стонал, запрокидывая потную голову: – Одного сына убить?!
Кормильца?! Петьку мово?! Брешешь, сукин сын!.. Слышишь ты?! Брешешь! Не верю!..

А ночью, накинув полушубок, вышел во двор, поскрипывая по снегу валенками, прошел
на гумно и стал у скирда.

Из степи дул ветер, порошил снегом; темень, черная и строгая, громоздилась в голых
вишневых кустах.

– Сынок! – позвал Гаврила вполголоса. Подождал немного и, не двигаясь, не поворачивая
головы, снова позвал: – Петро!.. Сыночек!..

Потом лег плашмя на притоптанный возле скирда снег и тяжело закрыл глаза.
В станице поговаривали о продразверстке, о бандах, что шли с низовьев Дона. В