Page 4 - Глазами клоуна

вообще не «понимаю» Марию.
Костерт прервал мои размышления — снова тот же Костерт, — и я пришел в ярость.
Он, как собака, скребся в дверь.
— Господин Шнир. Выслушайте меня. Не позвать ли вам врача?
— Оставьте меня в покое! — крикнул я. — Суньте под дверь конверт с деньгами и
отправляйтесь восвояси.
Он сунул конверт, я встал, поднял его, в конверте лежал билет от Бохума до Бонна в
жестком вагоне и деньги на такси; он все точно подсчитал: шесть марок пятьдесят
пфеннигов. А я-то надеялся, что он округлит эту сумму, даст десять марок, и уже прикинул,
сколько мне останется, если я обменяю в кассе, пусть с потерей, билет в мягком вагоне на
билет в жестком. Эдак я наскреб бы еще марок пять.
— Все в порядке? — крикнул он за дверью.
— Да, — сказал я, — убирайтесь, вы, мелкая протестантская букашка.
— Позвольте... — сказал он.
Я взревел:
— Вон!
Минуту длилась тишина, потом я услышал, как он спускается по лестнице. Люди
земные не только умнее, но они человечнее и великодушнее братьев во Христе. На вокзал я
поехал трамваем, чтобы сберечь немного денег на водку и сигареты. Хозяйка взяла с меня
еще за телеграмму, которую я послал накануне вечером в Бонн Монике Зильвс — Костерт не
пожелал за нее платить. Так что на такси мне все равно не хватило бы; телеграмму я
отправил до того, как узнал, что Кобленц отказался от моего выступления. Им удалось меня
опередить, и это тоже несколько отравляло мне жизнь. Лучше, если бы я отказал им сам по
телеграфу: «Вследствие тяжелого повреждения колена выступление невозможно». Хорошо
еще, что я дал телеграмму Монике: «Приготовьте пожалуйста квартиру на завтра Сердечный
привет Ганс».

2

В Бонне все идет не так, как повсюду: в этом городе я никогда не выступал, здесь я
живу, и такси, которое я подзываю, привозит меня не в гостиницу, а домой. Правильней
было бы сказать — привозит нас: Марию и меня. В доме нет портье, которого можно спутать
с контролером на вокзале, и все же этот» дом, где я провожу всего три-четыре недели в году,
кажется мне еще более чужим, чем любая гостиница. У выхода с вокзала мне пришлось
удержать себя, чтобы не подозвать такси: этот жест я разучил так досконально, что чуть
было не попал впросак. Ведь в кармане у меня была одна-единственная марка.
Остановившись на лестнице, я проверил, со мной ли ключи: ключ от парадного, от квартиры
и от письменного стола, где в свою очередь лежит ключ от велосипеда. Я уже давно
подумываю о пантомиме «Ключи»: в руках у меня целая связка ключей изо льда, которые во
время выступления постепенно тают.
Денег на такси не было, а как раз сейчас, впервые в жизни, такси мне было
по-настоящему необходимо: колено распухло; хромая, я с трудом перешел через
привокзальную площадь и свернул на Постштрассе; от вокзала до нашего дома всего две
минуты ходу, но они показались мне вечностью. Прислонившись к табачному автомату, я
бросил взгляд на дом, в котором дед подарил мне квартиру: сплошные анфилады, как
принято в шикарных домах, и балконы окрашены в пастельные тока; в-доме пять этажей и на
каждом этаже балконы имеют свой цвет; на пятом этаже, где я живу, балконы цвета
ржавчины.
Может, это и есть моя новая пантомима? Я вставляю ключ в замок парадного, ничуть
не удивляясь, что он не тает, открываю дверцу лифта, нажимаю на кнопку «пять», с мягким
шелестом подымаюсь вверх, смотрю через узкие оконца лифта в очередной лестничный
пролет, а потом, миновав его, различаю сквозь окно на площадке залитые солнцем спину