Page 9 - Глазами клоуна

— Что ты здесь делаешь?
Он ответил с убийственной серьезностью:
— Готовлюсь вступить в «вервольфы», а ты разве нет?
— Конечно, — сказал я и пошел с ним через теннисные корты к тиру, где Герберт
Калик рассказывал в это время о мальчике, которого уже в десять лет наградили Железным
крестом первой степени; этот мальчик из далекой Силезии уничтожил три русских танка
ручными гранатами. Один из слушателей спросил, как звали героя, и тут у меня вырвалось:
1
— Рюбецаль .
Герберт Калик пожелтел и рявкнул:
— Грязный пораженец.
Я нагнулся и бросил ему в лицо пригоршню песка. Тогда все мальчишки кинулись на
меня, только Лео сохранял нейтралитет, он плакал, но не заступился за меня; с перепугу я
крикнул Герберту:
— Нацистская свинья!
Я прочел эти слова на шлагбауме у железнодорожного переезда. Я не совсем точно
понимал, что они означают, но все же чувствовал, что сказал их к месту. Герберт Калик тут
же прекратил драку и повел себя как должностное лицо: он арестовал меня и запер в тир, где
валялись мишени и указки, потом он созвал моих родителей, учителя Брюля и еще одного
человека — представителя нацистской партии. Я ревел от злости, Топтал ногами мишени и,
не умолкая ни на минуту, ругал «нацистскими свиньями» мальчишек, которые, стоя за
дверью, сторожили меня. Через час меня поволокли в дом на допрос. Учитель Брюль
прямо-таки рвался в бой. Он беспрестанно повторял:
— Изничтожить огнем и мечом, огнем и мечом изничтожить.
Я до сих пор не знаю, что он под этим подразумевал — мое физическое уничтожение
или, так сказать, моральное. Как-нибудь напишу ему письмо на адрес педагогической
академии и попрошу разъяснений по этому вопросу — в интересах исторической истины.
Нацист Левених, исполнявший обязанности ортсгруппенлейтера, держался весьма разумно:
он все время напоминал:
— Учтите, что мальчику еще не исполнилось одиннадцати.
Он настолько успокаивающе подействовал на меня, что я даже ответил на его вопрос.
Он спросил, откуда я узнал это чудовищное ругательство.
— Прочел на шлагбауме на Аннабергерштрассе.
— А может, тебя кто-нибудь подучил? — продолжал он. — Я хочу сказать, не слышал
ли ты его от кого-нибудь?
— Нет, — ответил я.
— Мальчик сам не знает, что он говорит, — заметил отец и положил мне руку на
плечо.
Брюль бросил на отца сердитый взгляд, а потом с испугом оглянулся на Герберта
Калика. Вероятно, жест отца был расценен как слишком явное выражение симпатии ко мне.
Мать, всхлипывая, произнесла своим дурацким, сладким голосом:
— Он сам не ведает, что творит; нет, не ведает, иначе мне пришлось бы от него
отречься.
— Ну и отрекайся, пожалуйста, — сказал я.
Вся эта сцена разыгралась в нашей громадной столовой, где стоит помпезная мебель из
темного мореного дуба и громоздкие книжные шкафы с зеркальными стеклами, где по
стенам тянутся широкие дубовые панели, на которых выставлены бокалы и охотничьи
трофеи деда. Я слышал, как на Эйфеле, в каких-нибудь двадцати километрах от нас, гремели
орудия, а по временам различал даже треск пулемета. Герберт Калик, исполнявший роль
прокурора, бледный, белобрысый, с лицом фанатика, беспрерывно стучал костяшками

1 Популярный герой немецких сказок.