Page 16 - Гранатовый браслет

чужое счастье, либо разводит словесный гуммиарабик насчет возвышенной любви. А я хочу
сказать, что люди в наше время разучились любить. Не вижу настоящей любви. Да и в мое
время не видел!
— Ну как же это так, дедушка? — мягко возразила Вера, пожимая слегка его-руку. —
Зачем клеветать? Вы ведь сами были женаты. Значит, все-таки любили?
— Ровно ничего не значит, дорогая Верочка. Знаешь, как женился? Вижу, сидит около
меня свежая девчонка. Дышит — грудь так и ходит под кофточкой. Опустит ресницы,
длинные-длинные такие, и вся вдруг вспыхнет. И кожа на щеках нежная, шейка белая такая,
невинная, и руки мяконькие, тепленькие. Ах ты, черт! А тут папа-мама ходят вокруг, за
дверями подслушивают, глядят на тебя грустными такими, собачьими, преданными глазами.
А когда уходишь — за дверями этакие быстрые поцелуйчики… За чаем ножка тебя под
столом как будто нечаянно тронет… Ну и готово. «Дорогой Никита Антоныч, я пришел к
вам просить руки вашей дочери. Поверьте, что это святое существо…» А у папы уже и глаза
мокрые, и уж целоваться лезет… «Милый! Я давно догадывался… Ну, дай вам бог… Смотри
только береги это сокровище…» И вот через три месяца святое сокровище ходит в
затрепанном капоте, туфли на босу ногу, волосенки жиденькие, нечесаные, в папильотках, с
денщиками собачится, как кухарка, с молодыми офицерами ломается, сюсюкает,
взвизгивает, закатывает глаза. Мужа почему-то на людях называет Жаком. Знаешь, этак в
нос, с растяжкой, томно: «Ж-а-а-ак». Мотовка, актриса, неряха, жадная. И глаза всегда
лживые-лживые… Теперь все прошло, улеглось, утряслось. Я даже этому актеришке в душе
благодарен… Слава богу, что детей не было…
— Вы простили им, дедушка?
— Простил — это не то слово, Верочка. Первое время был как бешеный. Если бы тогда
увидел их, конечно, убил бы обоих. А потом понемногу отошло и отошло, и ничего не
осталось, кроме презрения. И хорошо. Избавил бог от лишнего пролития крови. И кроме
того, избежал я общей участи большинства мужей. Что бы я был такое, если бы не этот
мерзкий случай? Вьючный верблюд, позорный потатчик, укрыватель, дойная корова, ширма,
какая-то домашняя необходимая вещь… Нет! Все к лучшему, Верочка.
— Нет, нет, дедушка, в вас все-таки, простите меня, говорит прежняя обида… А вы
свой несчастный опыт переносите на все человечество. Возьмите хоть нас с Васей. Разве
можно назвать наш брак несчастливым?
Аносов довольно долго молчал. Потом протянул неохотно:
— Ну, хорошо… скажем — исключение… Но вот в большинстве-то случаев почему
люди женятся? Возьмем женщину. Стыдно оставаться в девушках, особенно когда подруги
уже повыходили замуж. Тяжело быть лишним ртом в семье. Желание быть хозяйкой,
главною в доме, дамой, самостоятельной… К тому же потребность, прямо физическая
потребность материнства, и чтобы начать вить свое гнездо. А у мужчины другие мотивы.
Во-первых, усталость от холостой жизни, от беспорядка в комнатах, от трактирных обедов,
от грязи, окурков, разорванного и разрозненного белья, от долгов, от бесцеремонных
товарищей, и прочее и прочее. Во-вторых, чувствуешь, что семьей жить выгоднее, здоровее
и экономнее. В-третьих, думаешь: вот пойдут детишки, — я-то умру, а часть меня все-таки
останется на свете… нечто вроде иллюзии бессмертия. В-четвертых, соблазн невинности,
как в моем случае. Кроме того, бывают иногда и мысли о приданом. А где же любовь-то?
Любовь бескорыстная, самоотверженная, не ждущая награды? Та, про которую сказано —
«сильна, как смерть»? Понимаешь, такая любовь, для которой совершить любой подвиг,
отдать жизнь, пойти на мучение — вовсе не труд, а одна радость. Постой, постой, Вера, ты
мне сейчас опять хочешь про твоего Васю? Право же, я его люблю. Он хороший парень.
Почем знать, может быть, будущее и покажет его любовь в свете большой красоты. Но ты
пойми, о какой любви я говорю. Любовь должна быть трагедией. Величайшей тайной в
мире! Никакие жизненные удобства, расчеты и компромиссы не должны ее касаться.
— Вы видели когда-нибудь такую любовь, дедушка? — тихо спросила Вера.
— Нет, — ответил старик решительно. — Я, правда, знаю два случая похожих. Но один